О богословии монахини Марии (Скобцевой)

Нам не дано предугадать,
Как наше слово отзовется
Ф. И. Тютчев

ПРЕДЪУВЕДОМЛЕНИЕ

Я не хотел бы заниматься критикой кого-либо, или чего-либо, особенно в дни Великого Поста. Зрение собственных немощей строго претит этому занятию. Тем более, что нет у меня личных нерасположений к тому, что происходит вне Церкви. Однако не хотел, а обстоятельства заставили. На форуме «Православная беседа» появились периодические ссылки на статью м. Марии (Скобцевой) «Типы религиозной жизни», опубликованной в близкой к Ватикану «православной» прессе. За ссылками последовали советы почитать. За советами почитать последовали вердикты типа: «Вы принадлежите к такому религиозному типу, а Вы к такому». И наконец прямые указания на то, что те кто принадлежит к первым четырем типам - люди неполноценного ду-ховного содержания, и лишь пятый являет нам совершенных христиан. Всякий духовный элитаризм, есть фарисейство; даже хуже, ибо фарисей был исполнен хотя бы внешнего благочестия, но произносящие суд над Церковью сегодня по большей мере духовные младенчики, не стяжавшие даже самых простейших на-выков духовной жизни. Их из «детского сада» сразу тянет в «университет» и в этом нездоровом желании м. Мария им большая порука. Церковь, неодобряющая по своему практическому опыту (см. житие св. Никиты Новгородского) такие скачки, оказывается на скамье подсудимых, а статья м. Марии в их руках - обвинительным актом.

Человеку духовному письмена м. Марии не вредны. Духовное зрение ограждает от увлечения сомнительными идеями, ставит заслон осуждению ближнего, а тем более Церкви. Мы знаем книги написанные духовным языком - Евангелие, труды Св. Отцов. Лишь только привнесение в них своего личного, чувственного, душевного отношения порождает те соблазны, которых надлежит бежать. В отличие от Евангелия, труд матери Марии целиком чувственен, душевен, антидуховен, а во многих аспектах просто фактологически неточен. Труд этот полностью погружен в сферы чувственного восприятия, пытается это восприятие освятить, столь же чувственным прочтением Нового Завета. М. Мария зовет нас из мира духа в мир плоти, из мира кротости - в мир страсти. Иначе мы все попадаем в категорию холодных и жадных до духовных даров эгоистов.

Не случайно эпиграф предупреждает нас об ответственности за свое слово. Хотелось бы, чтобы мое слово было воспринято не как патетическое обвинение, но как предупреждение братьям и сестрам во Христе. Ходите путями Церковными. Слушайтесь Святых Отцов! Живите в Церкви! Ибо в ней Христос, Свет Человеков!

ПРЕДИСЛОВИЕ

Люди все очень разные. У каждого есть свои слабости и свои преимущества. Кому-то хорошо дается математика, кто-то слагает чудесные стихи, кому-то Господь дал голос, а кому-то наступил медведь на ухо. Но талант к святости есть у всех. Потому и Господь вправе ожидать от человека давшего ему крещальные клятвы, усилий направленных на достижение благодатного состояния именуемого святостью. Но и святость бывает разная. Бывает, что один святой мягок, а другой строг (но лишь внешне!). Бывает что святой бежит от мира, несет тягчайшие подвиги, а бывает проявляет энергию и активность, строит и благоустраивает, спасает пленных и безмездно(т.е. без оплаты, мзды) врачует болящих. Бог венчает их всех венцами Божественной любви и славы. Бывает, что человек живет трудно, мучительно, неведомый всеми, не ропщет, а пребывает с Богом и в Боге, в поте лица трудится и растит детей, смиренно, как некогда Иов переносит все тяготы и искушения, и умирает неведомым, не прославленным, но он тоже свят, ибо святость это не акт прославления, а жизнь с Христом в душе, по его заповедям.

Человек, чья гордость не бросает его в безумие, никогда не станет оспаривать того, что написано выше. Спокойно и твердо, он, чувствуя свои недостатки, стремится исполнить завещанное Христом, и если что-то не получается, смиряясь признает свою неправоту; павши, поднимается с новой силой, укрепляется от Божественных Христовых Тайн, и сам не замечая, меняется, становится чище, любит нежнее, молится искреннее, постится с благодарностью, и радует всех своих близких. И здесь, если он встречает слабого, он помогает ему, не требуя наград и не утверждая свой опыт единственно достойным подражания. Другое дело, если то, за что взялся не выходит, если наставник поправляет, а гордость паче разума противится учению и подсказывает: «Ты, ты один прав. Начальник твой не понимает ничего, а потому он должен учится у тебя. А так же все остальные, и если на их стороне Церковь, то и Церковь должна у тебя учиться. Ради этого Церковь должна отвергнуть все - кровь мучеников, подвиги преподобных, терпение и хождение в Боге простого народа. Возьми и напиши про это!» Так вот и написалось.

В сочинении м. Марии, помимо прочего, есть одна важная деталь, осложняющая его критику. В нем очень пестро перемешиваются правда и ложь. Действительно, есть ли в церковной жизни недостатки? Конечно, есть. Есть и теплохладность и фарисейство, - но какова природа этих недостатков? А природа любого помрачения в вере всегда личная, как и природа греха. Грех - не свойство какой-либо церковной или социальной группы, это всегда свойство конкретного человека.

Всякий грех имеет свои признаки. Вольное расширение списка признаков греха приводит к тягчайшим ошибкам. Например, фарисейство, как принадлежность к религиозной группе, не грех, но грех евангельского фарисея - гордыня. Признаком гордыни в данном случае является самовозношение и презрение к ближним. Богатая одежда и исполнение уставных требований не являются греховными. Но горе если расширяя признаки гордыни мы отнесем к ним и это, оправдывая себя ссылками на евангельскую притчу. Мы осудим тех многих, кто богат или кто благочестиво блюдет заповеди, и среди них осудим и праведников. Это будет ничто иное, как хула на Духа Святаго, так как Он пребывает в них. Таким вот образом и статье м. Марии возникают недопустимые обобщения, зачастую доброе смешивается со злым, праведность не отделяется от греха, зерна от плевел, ребенок выплескивается с водой.

Отец всякой лжи устраивает на страницах м. Марии коварные переплетения из добра и зла. Цель его не столько в обличении порока, сколь в компромате на святость. А главное, что ищет враг рода человеческого, уловить души неопытных читателей, направить их по опасному пути на котором они из верных чад Божиих превратятся в тех, кто беспощадно обличает святых, наряду с прочими людьми. Ненависть к святости - есть служба дьяволу, признак духовной смерти.

Под личиной борьбы за искренность чувств, м. Мария сама впадает в фарисейский дух. Осуждение 4-х типов благочестия и восхваление того единственного который исповедывала она сама, может быть подытожена теми словами, за которые фарисей впал в немилость пред лицом Божиим: «благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди...»( Лк. 18.11)

Видимо м. Мария во время поняла опасность своего труда. Ра-бота не была направлена в печать. Слава Богу! Но мы должны не соблазниться сегодня и постараться уберечь от соблазна других, которые читают этот прельстительный труд опубликованный в наши дни. Не осуждая никого, памятуя, что лукавый враждует прежде всего против чистых и верных Христу душ, каясь непрерывно о своих прегрешениях, начнем.

Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного!

Благослови!

* * *

Статья м. Марии несет на себе следы реальной ситуации, реально прожитой жизни. Этих следов много, сумма их плюс голос лукавого сотворили это произведение. Рассмотрим эти следы. 1. Мать Мария, является верной представительницей русской ин-теллигенции. В противовес мнению о сугубой ответственности интеллигенции за бедствия России в 20 веке, она переносит эти грехи на Церковь, а интеллигенции благоволит. Впрочем в своем кругу она была не одинока. В эмиграции оказались и монархисты и творцы «февраля». Именно последние, за редким исключением (напр. проф. Карташова) не жалели о том, мягко говоря, сомнительном шаге, который вверг Россию в пучину полного хаоса. К ним примыкает и м. Мария. В своем мировоззрении она демонстрирует немного подкрашенную в христианские тона идеологию интеллигентского «героизма», которому мы обязаны тремя русскими революциями в начале века. Это большая тема и слегка коснемся ее ниже.
2. Близость к Н. А. Бердяеву. От Бердяева, которого при достаточной строгости нельзя назвать православным философом, она берет достаточно много. Во-первых, преклонение перед процессом творчества, которое у него есть скрытое человекопоклонничество, и ради которого не грех назвать Церковь обузой. Ибо согласно Бердяеву творчество проходит вне исторической Церкви. Истинно отмечает В. Зеньковский («История русской философии» т.2, ч.1), что чем более Бердяев возвышает человека, тем более он умаляет Бога. Философское дарование Бердяева, для которого свобода и творчество было предметом поклонения, было не свободным, как пишет Зеньковский, оно было в плену его разнообразных «страстей» и «иррациональных движений». Влияние бердяевских взглядов на разбираемую работу столь значительно, что труд м. Марии следовало бы отнести не к Христианству, а к бердяевщине. Достаточно вспомнить бердяевские перлы, типа «творческое откровение о человеке - есть единственный путь возрождения и развития омертвевшей жизни Церкви» - фраза которая могла бы стать эпиграфом к статье м. Марии. Бердяев не знал, или не придавал значение святоотеческой традиции, предпочитая немецких мистиков, например Якоба Беме. Однако за пределами философии Бердяев с тех пор, как он порвал с социализмом, был верным чадом реальной исторической Церкви, а потому объявлять его не православным нет никакого повода.
3. Мать Мария потерпела неудачу в монашестве. В конце 20-х годов Елизавета Скобцева была пострижена в монашество с именем Мария и назначена старшей в монашескую общину в Париже. Однако новопостриженная монахиня не понимала основ монашеской жизни. Ни вразумления вл. Евлогия, ни наставления, назначенного духовником общины архимандрита Киприана (Керна), не помогли монахине Марии. Более того отрицание именно внутреннего монашеского подвижничества стало причиной ее конфликта с о. Киприаном, монахом строгой жизни. В результате м. Мария ушла из монашеского общежития.(см. Митр. Евлогий «Путь моей жизни»)
4. Специфически женское, лишь волею судьбы окрашенное в христианские краски, учение. Я уже указывал на сходство труда и жизни м. Марии с Е. Блаватской. Более того, можно отчетливо указать, что статьей м. Марии с удовольствием могут воспользоваться приверженцы Агни Иоги. Их привлечет не только критика Православной Церкви, но особое пристрастие к «огненной» символике. «Огненное горение истинной религиозной жизни», «огненный пророк», «огненные души», «огненность, крылатость, некая хаотичность», «огненный аскетизм». Создается впечатление, что эти слова подсказывал м. Марии тот же махатма, который устраивал «диктанты» Елене Рерих в гималайских высотах. Одной из важнейших черт усиливающих сходство м. Марии и упомянутых дам, абсолютно вольное отношение к фактам. Ниже будет многократно указаны некоторые из многочисленных случаев, где м. Мария объявляет фактами весьма сомнительные умозаключения.
5. И последний след, незаметный но весьма важный. Этот след создает саму парадигму статьи м. Марии, саму возможность проведения подобной «классификации». Это теория «классовой борьбы», тщательно изученная м. Марией в бытность активисткой партии эсеров. Сам аналитический принцип «классификации» не несет на себе оттенков «социалистического мировоззрения», действительно, что социалистического в классификации животных или звезд? Научная классификация не знает плохих классов и хороших. Ни один биолог не скажет: «Вот зайцы хорошие, а жабы - плохие». Другое дело в классификации в теории «классовой борьбы», здесь классы делятся на вредные и полезные. И уж совсем нелогично православному христианину делить на вредное и полезное БЛАГОЧЕСТИЕ, которое само по себе БЛАГО и ЧЕСТЬ.

Теперь обратимся к более внимательному рассмотрению первого пункта.

Идеология «героизма» русской интеллигенции в сравнении с христианством представлена в статье С.Н. Булгакова «Героизм и подвижничество», опубликованной в знаменитых «Вехах». Нелишне заметить, что русская интеллигенция приняла «Вехи» в штыки, считала сборник - оскорблением в свой адрес. Освежим в памяти некоторые моменты из этой статьи.

«В духовном облике русской интеллигенции имеются черты религиозности, иногда приближающиеся даже к христианской. Свойства эти воспитывались...с одной стороны -правительственными преследованиями, создававшими в ней самочувствие мученичества и исповедничества, с другой - ...оторванностью от жизни, развивавшей мечтательность». Есть в интеллигенции и «доля наследственного барства, свободного в ряде поколений от забот о хлебе насущном, и вообще от будничной... стороны жизни.» «Интеллигенция стала по отношению к русской истории и современности в позицию героического вызова и героической борьбы, опираясь при этом на свою самооценку. ГЕРОИЗМ(у автора - курсив) - вот то слово, которое выражает... основную сущность интеллигентского мировоззрения и идеала, притом героизм самообожения» «Интеллигент, особенно временами, впадал в состояние героического экстаза, с явно истерическим оттенком.»
«Ничто так не утверждает психологию героизма, как внешние преследования, гонения, борьба с ее перипетиями, опасность и даже погибель.» «Героический интеллигент не довольствуется ролью скромного работника, его мечта - быть спасителем человечества или по крайней мере русского народа.»«Наша интеллигенция, поголовно почти стремящаяся к коллективизму, к возможной соборности человеческого существования, по своему укладу представляет собой нечто антисоборное, антиколлективистическое, ибо несет в себе разъединяющее начало героического самоутверждения.» «Героизм стремится к спасению человечества своими силами и притом в н е ш н и м и средствами; отсюда исключительная оценка героических влияний... Нужно что-то сделать, совершить что-то свыше сил, отдать при этом самое дорогое, свою жизнь, - такова заповедь героизма.»

Булгаков называет христианское подвижничество противоположным по духу интеллигентскому героизму. «Христианский подвижник верит в Бога-Промыслителя, без воли Которого волос не падает с головы. История и единичная человеческая жизнь представляются в его глазах осуществлением хотя и не понятного для него в индивидуальных подробностях строительства Божиего, пред которым он смиряется подвигом веры. Благодаря этому он сразу освобождается от героической позы и притязаний. Его внимание сосредотачивается на его прямом деле, его прямых обязанностях и их строгом, неукоснительном исполнении.»

Обратимся теперь к тексту.

ГЛАВА 1. «ПЕРВЫМ СТОИТ У МЕНЯ СИНОДАЛЬНЫЙ ТИП БЛАГОЧЕСТИЯ»

«Зачастую (эмигранты) тратили огромное количество изобретательности и энергии, чтобы из консервных банок соорудить семисвечник или кадило, чтобы приспособить какой-нибудь сквозной барак под церковь.» - Разве Вы не находите в этих строках и жертвенности, и глубокой преданности Христу и Его Церкви. Уже одно это оправдывает людей в глазах Божиих. Непонятно одно, как эта чистосердечная помощь храму Божиему связана с той мертвой бюрократической машиной о которой пишется ниже?

«Ее (т.е. веры) существование было обязательно, только мотивы этой обязательности носили зачастую не церковный, а национальный характер.» - Национальный характер носит не церковь, не вера, а межличностные отношения людей. Церковь априори универсальна, возобладание в ней чисто национального фактора - ересь, под названием филетизм. Церковь открыта всякому, приходящему с верой. Русскому, карелу, еврею, татарину. Так и было в России. Другое дело, что существует государственная форма, имеющая такую же толерантность в национальном вопросе - империя. В этом пункте у м. Марии происходит некое смешение: Империя носит наднациональный характер и Церковь. М. Мария видит повод для объединения, слияния империи(государства) и Церкви по этому признаку. Плюс несомненное административное (!) подчинение Церкви государству. Все это создает эффект существования особого синодального типа благочестия.

«За двести лет существования такой системы самый внутренний состав Церкви видоизменился. Духовная жизнь отошла куда-то на задний план, а на поверхности было официальное, государственно-признанное вероисповедание, выдававшее чиновникам удостоверение о том, что они исповедовались и причащались, - без такого удостоверения чиновник не мог почитаться благонадежным с точки зрения государства.» - наличие государственного управления церковными делами, что само собой достойно всякого осуждения, еще не дает права делать широкие обобщения о духовной жизни Церкви. Можно сказать определенно, что на Церковь бы-ли возложены весьма обременительные «протокольные» обязанности. Но они были всегда. Народ и общество всегда прибегали к церковному благословению в своих важнейших делах. С другой стороны с ростом бюрократической машины, которая неустанно плодила всяческие «протокольные» мероприятия (встречи и отъезды персон, смотры, съезды, заседания, дни памяти всяких пустяков, сборища типа нынешних презентаций т.д. без конца и без края, и везде требуют молебен или приглашают духовное лицо в президиум) нагрузка на Церковь возрастала. Человеку, незнающему внутренней жизни Церкви, а таких в среде интеллигенции было большинство, подобные «протокольные» мероприятия могли создать впечатления, что это и есть то единственное, чем занимается Церковь. В пункте «синодального» благочестия м. Мария являет собой такой пример. Ей, очевидно, памятны воспоминания юности, когда будучи чуждой Церкви, она имела свое мнение о том, чем занимается Церковь. Сегодня мы имеем ту же печальную картину, большинство судит о Церкви, не пытаясь зайти в Нее. Притом, большая часть из этого большинства, кажется догадывается, что их мнение сильно изменится если они станут членами Церкви. Они и знают это, и боятся Церкви имен-но потому, что Она способна убедить их в неправоте. Сладка гордому мысль «Я во всем прав». Со своей стороны скажу, что духовная жизнь Церкви синодального периода на заднем плане никогда не была. Даже тот факт, что прихожанам повсеместно было рекомендовано причащаться всего лишь 1 раз в год, нужно отметить, что сделано это было не для того, чтобы ослабить духовную жизнь. Никто не запрещал человеку причащаться чаще. Естественно причащали больных и умирающих, а прочему простому люду, который отличался в те времена не здешним благочестием и молитвенностью редкое причастие предписывалось с целью еще более выделить из размерной жизни ОСОБЫЙ момент причащения Божественным Тайнам. Ныне мы куда как слабее, и причащаться нам надо как можно чаще, дабы укреплять свои немощные души. Однако следует заметить, что благочестие простолюдинов не может быть отнесено к «синодальному» благочестию предлагаемой классификации.

«Благочестие есть некая государственная добродетель, нужная лишь в меру государственной потребности в благочестивых людях. Священник есть от государства поставленный надсмотрщик за правильностью отправления религиозной функции русского верноподданного человека, и в таком качестве он лицо хотя и почтенное, но во всяком случае не более, чем другие лица, блюдущие общественный порядок, военную мощь, финансы и т.д.» - Именно об этом думал Петр, создавая Синод. Но Церковь, повинуясь государственной мощи, никогда не соглашалась с тем, что так и должно быть. Более того, признавая благотворность церковного участия в государственной жизни, ни один здраво-мыслящий христианин и не помышляет, что это главное назначение Церкви. Исповедующий обратное, вообще не может быть в полной мере назван христианином, ибо это голый этатизм! С другой стороны, повторюсь, участие Церкви благотворно для государства, и это не противоречит Церкви и ее задачам.

«Вся система предопределяла то, что самые религиозно-одаренные и горячие люди не находили в ней себе места. Они или уходили в монастыри, стремясь к полному отрыву от всякой внешней церковной деятельности, или же вообще подымали мятеж, бунтуя зачастую не только против данной церковной системы, но и против Церкви.» - здесь нам надлежит вспомнить о статье С. Булгакова. В отличие от о. Сергия, м. Мария горячо поддерживает ту экзальтированную, истерически настроенную на разрушительное геройство интеллигентную молодежь, которая составила когорту пламенных революционеров, к которой принадлежала и она сама. Есть ли необходимость, лишний раз говорить о том, что Церковь не должна была идти на поклон интеллигенции, за ее «подвиги во имя народного счастья»? А именно этого поклонения всегда требовала интеллигенция. К сожалению м. Мария валит в кучу и подвижников(уходили в монастыри) и богоборцев, находя и в последних мнимую «религиозную одаренность».

«Так растился у нас антирелигиозный фанатизм наших революционеров, столь похожий в своей первоначальной стадии на ог-ненное горение подлинной религиозной жизни. Он втягивал в себя всех, кто жаждал внутреннего аскетического подвига, жертвы, бескорыстной любви, бескорыстного служения, - всего того, что официальная государственная Церковь не могла людям дать.» - фиктивную схожесть интеллигентского героизма и христианского подвижничества отмечает и о. С. Булгаков. Он примечает и следующую «кощунственную ложь», что некоторым кажется «достаточно будто бы имя Маркса или Михайловского заменить именем Христа, а «Капитал» Евангелием... и можно ничего не менять...». Так можно утверждать и о родстве Коммунистического Интернационала и Соборности Богочеловечества. (Не дай Бог об этом узнает Зюганов!)

Ужели интеллигенция не была востребована Церковью? Ужели она не была предупреждена об опасности интеллигентских социальных экспериментов? Была! И нечем оправдаться ни Милюковым, ни Керенским, ни Ульяновым - этим апостолам «внутреннего аскетического подвига» интеллигентского образца. Интеллигенция строила свою «церковь», со своими «святыми» и «пророками», со своими «мучениками», со своим «благочестием», со своим «катехизисом». И свое сближение с Церковью интеллигенция не мыслила никак иначе как в подчинении Церкви интеллигенции и ее устремлениям. Нежелание Церкви идти к интеллигенции в услужении квалифицировалось как мракобесие, дремучее средневековье, клерикализм, обскурантизм. Себя же и свое служение интеллигенция неизменно воспринимала, как спасительное и прогрессивное. Интеллигенцию предупреждали сами же интеллигенты, почувствовавшие ложь и угрозу в интеллигентском героизме. Это были уже упомянутые «Вехи»(1909 г.) вызвавшие в стане интеллигенции бурю яростного негодования. «Вехи» были кощунством над алтарем интеллигентского героизма, где поселились Эрос и Танатос, любовь и смерть(геройство), которые на практике, как все языческие идолы оказались состоящими из грязи и крови(революция)!

Еще один парадокс заключается в том, что м. Мария противоречит своим же установкам. Мы знаем, что идеал м. Марии - социальное служение. Но социальное служение в Церкви в начале века было представлено весьма и весьма широко(вспомним хотя бы Марфо-Мариинскую общину препмч. Елизаветы). Богадельни и церковные лечебницы, приюты для обездоленных и служение в тюрьмах, все это нуждалось в притоке свежих сил. Но интеллигенция отвернулась от заботы о ближних. Между больницей и бомбой, она выбрала бомбу. «Задача героизма - внешнее спасение человечества своими силами, по своему плану, герой - тот, кто в наибольшей степени осуществляет свою идею, это - человекобог» - пишет Булгаков. Хотя бы и облекая ее в христианские фразы - необходимо добавить, памятуя то, что о широком употребление христианской терминологии в революционных кругах говорят сами интеллигенты тех давних лет. «Задача христианского подвижничества - превратить свою жизнь в незримое самоотречение, послушание, исполнять свой труд со всем напряжением, самодисциплиной, самообладанием, но видеть в нем и в себе самом лишь орудие Промысла.»

«Надо сказать, что в этот синодальный период и монастыри так же подверглись общему процессу разложения духовной жизни, на них, на их нравах и быте так же чувствовалась всесильная рука государства, они становились одной из официальных ячеек общецерковного ведомства.»

На упадок монашества, особенно касательно внутреннего делания, указывает и св. Игнатий Брянчанинов. Вот например, что пишет святитель игумену Антонию в 1861 году: «В 1829 году, при жизни старца Феофана, я приехал в Новоезерск, пожив в Оптиной и Площанской: мне показались Новоезерские монахи мирянами, несмотря на отличное благоустройство монастыря и порядок Богослужения, который однако ниже Площанского и Белобережского. Я спросил монахов: ходят ли они к Старцу для совета и откровения помыслов. Отвечали: «никто не ходит, за исключением Комаровского, а обращаются к Старцу за советом преимущественно Горицкие монахини и в большом числе миряне» Беседовал я несколько раз со Старцем: он прямо отвергал душевное делание, как удобное к переходу в прелесть, и высказывал очень малую начитанность. Проводил он жизнь постную, к службам ходил неупустительно, вставал до утрени за час, и вычитывал в келии правило; сложения был атлетического, росту малого.» Естественно, что монахи подражающие такой жизни не испытывали сочувствия у св. Игнатия. Однако, как мы знаем, расцвет того вида монашеского подвига, какой пропагандирует св. Игнатий, уже близок. Уже есть Оптина, которую святитель ставит в пример. Впереди великие старцы - Амвросий, Анатолий, Варсонофий, Нектарий и не только они. Впереди старцы Гефсимании и Зосимовой пустыни, впереди подвижничество Валаама и подвиги старцев «в миру» - Иоанна Кронштадтского и Алексея Мечева. За ними последуют мириады новомучеников Христовых, многие из которых - русские иноки. Для м. Марии все перечисленные столпы Православия - уже факт жизни. Должно бы ей глядеть на монашество уже другими глазами. Ведь монашество уже приобрело святоотеческие черты. Но в том-то и разница между св. Игнатием и м. Марией. Св. Игнатий поборник святоотеческого аскетизма. Он ратует за повсеместное использование тех самых Добротолюбия и Патериков, которые вызывают у м. Марии нескрываемое искреннее раздражение (об этом ниже). Св. Игнатий напротив ратует за то, чтобы монахи не увлекались внешней стороной подвига (в том числе и социальной формой деятельности), чтобы монашество еще более отгородилось от мира и вело строго аскетическую внутреннюю жизнь. Но именно цитадели истинного монашества Афон и Валаам, которые являются светочем святоотеческой традиции, глубоко противны м. Марии, удостаиваются обвинений в фарисействе, и с точки зрения «монахини в миру» Марии вредят Церкви. Так что чаянья св. Игнатия и м. Марии расходятся по диаметрально противоположным направлениям. Здесь же еще необходимо отметить, что и сам смысл слов м. Марии о том, что монастыри - ячейки государственного организма, не находит себе подтверждения ни в чем. Нельзя на основании государственного финансирования штатных монастырей делать вывод об их инкорпорировании в госсистему (другого, кроме экономического, мотива для подобных утверждений я не вижу). Доказательством противного является то, что монастыри не обладали никакими специфическими государственными функциями, в отличие от допетровских времен, когда монастыри имели государственное употребление в виде тюрем, и краткое время Петра, который тоже хотел использовать монастыри, но уже как дома для солдат-ветеранов. В 19 веке, помимо социальных задач принятых Церковью добровольно, никаких сугубо светских задач монашество не несло. Школьное образование в ЦПШ следует относить к трудам приходского, а не монашеского служения.

«Так в Церкви оставались главным образом Л И Ш Ь теплохладные, лишь умеющие мерить свой религиозный порыв, умеющие вводить запросы души в систему государственных ценностей.»

В этой фразе, которая служит лейтмотивом всей статье, заключен тот антихристианский дух неуважение к чужой жизни, к чужим добродетелям, к чужим недоступным автору высотам. Не путь смирения и благоговения, а путь призрения и неприятия, путь бесконечной и бессмысленной гордыни. Ключевое слово этой фразы ЛИШЬ. Это слово есть уничтожение всего. В Церкви нет ничего Святого, «всяк человек - ложь», «несть творяй благостыню»(Пс. 13.1), - остается только вспомнить в чьи уста вкладывает Псалмопевец эти слова: - человека, «безумного, растлившегося и омерзившегося»(там же). Вот как опасно презрение святости и благочестию!

«Подвижники как-то не появлялись в губернских кафедральных соборах» - и снова вопрос, а как же те святые, которые занимали эти городские кафедры, наши святители - Патриарх Тихон, Филареты(Московский, Черниговский и Киевский), Иннокентий, Игнатий, Феофан, Макарий Невский и многие другие. Можно ли не видеть того, что городские храмы всегда были пристанищами для многочисленных юродивых, среди которых были и проходимцы, но и масса подлинно святой жизни людей. Мы лишь по невежеству знаем только о Ксении Петербуржской. Только Пыляев насчитывает в 18 веке более 30 знаменитых юродивых. Но и это не все. Мы имеем светильника веры - Иоанна Кронштадтского, служителя именно городского храма. И не только его. Сонм простых людей смиренно несущих тягло нищеты и унижений, полных любви к Богу, свято блюдущих не только церковный устав, но и сам дух Божий - те люди, глядя на которых и говорят «Святая Русь». Мне странно, что с такими словами приходится обращаться к чадам Церкви; мне странно, что об этих людях, об этих истинах забыла ПРАВОСЛАВНАЯ МОНАХИНЯ !

«люди почтенные, добросовестные, но не вдохновенные и не творческие» - здесь один из камней преткновения м. Марии. Вдохно-вение и творчество, чувственность и экзальтация - вот те рифы о которых разбивается в пыль православие м. Марии. Здесь смешивается мистическое преклонение перед человеческим творчеством подчерпнутое у Бердяева, и прелестная чувственность католических подвижниц типа Терезы Авильской, и истерическая экзальтация юной курсистки-эссерки зовущей на смерть во имя страждущего человечества. Здесь нет Христа, какими бы выспренними фразами не призывался его Дух. Здесь нет «сораспятия Христу», рассуждениями о котором так сдобрено сознание м. Марии. Слезы сочувствия человеческому страданию здесь те же, что и слезы любительницы мексиканских сериалов, хотя страдания перед глазами уже истинные. Но сострадания м. Марии - это сострадания интеллигентского героизма, сострадания Самости, сострадания души, а не Духа. М. Мария - существо душевное, а не духовное! А то, что в этом состоянии вместо(вместе) любви пробуждается дух глумления над святостью, говорит, что в своей душевности м. Мария испытывает состояние прелести, т.е. тонкое подчинение опасному греху.

«поющими особые, итальянские, секуляризированные песнопения» - подобно всякой душевной личности м. Мария не может пройти мимо художественной стороны. И если в эстетской части у м. Марии претензии к древним монастырским распевам, то в «синодальном» достается партесному пению. Т.к. третьего в Церкви нет, то остается вывод м. Мария вообще не любит церковное пение. Никакое!

«но вместе с тем несомненно, что все остальное пришлось бы выискивать и вылавливать, настолько подавляющ был этот тип.» - здесь есть и да и нет. Нет сомнения, что широкие слои русского общества стали к концу 19 века испытывали религиозный кризис. Но корни этого кризиса отнюдь не в угасании и омертвении церковной жизни. Когда вера гаснет в человеке он сам себя исторгает из Церкви, сам себя лишает благодатной жизни. Это происходило и с русской интеллигенцией, этим она заражала и народ. Люди не выдерживали испытания той мощью, той властью над природой, иллюзию которой им давало знание. Но если интеллигенция в своей среде с трудом могла «выискать» следы религиозной жизни, то в простых людях, которые заполняли храмы России, благочестие не убывало. Тем более в монастырях. Нужно было просто идти в Церковь, каяться, сознавать свое ничтожество, но именно на последнее никогда не хватало духовных сил. У тех, кто эти силы нашел, не было и толики сомнения в благодатности церковной жизни.

«А внутри церкви все, что было иным, тем самым находилось в оппозиции, плыло против течения, утеснялось и умалялось» - голословное заявление. Что называется церковной оппозиций в конце синодального периода? Религиозный кружок Мережковского? Но Церковь внимательно относилась к религиозным поискам интеллигенции, в кружке Мережковского участвовали священники и даже епископы. Церковь поддержала «Вехи». Но кто тогда в оппозиции? Что же такое «плыло против течения», и если Церковь притекает ко Христу, то куда плыли те, кто плыл против? Вопросов много, ответов нет.

«Традиция проникала во все, - от молитвы до кухни» - такова удивительная и благодатная жизнь русского народа! Без Бога не до порога. С древних времен народ выработал навык(не привычку, а именно навык!), все освящать именем Христовым, все посвящать Богу. Сам народный календарь был устроен таким образом, что церковность пронизывала его. Нам приходится по календарям и книгам справляться о днях памяти угодников Божиих, а люди знали дни их памяти наизусть, причем не по зубрежке, а по состоянию бытия. Нашему поколению не дано в полноте возобновить это глубочайшее благочестие. Не поленитесь прочесть «Лето Господне» и «Богомолье» И.С. Шмелева. Прочтите рассказы Никифорова-Волгина, и Вам откроется неизмеримая по чистоте и духу тайна русской жизни.

«на такой почве вряд ли можно ожидать роста творческих сил» - о творческих силах в этой почве м. Мария вряд ли имеет вообще понятие. Что можно говорить о «внутреннем», находясь снаружи? Более того, смею утверждать, что даже проходящая внешне формально христианская жизнь наполнена творчеством. Ибо внутренняя жизнь, которая для христианина есть борьба с грехом, хождение перед Господом, и созидание внутреннего человека, - без сомнения творческая задача, которую решают и те, кого м. Мария называет «синодалами». Пренебрежение к факту наличия такой внутренней жизни, - явление глубокой внутренней сле-поты и бесчувственности.

«Тут все направлено к консервированию, к охранению устоев, к повторению чувств, слов, жестов» - скрытое кощунство над крестным знамением( «жесты»), над покаянием («чувства»), да и над логикой, ибо охранение добрых нравов является естественной чертой нормального общества.

«Для творчества обязательны какие-то новые задачи» - двусмысленная фраза, ибо устарели ли от этого старые, извечные христианские задачи? И как «творческая личность» преуспела в них?

«подменял Христову любовь эгоистичной любовью к вещам мира сего.» - опрометчиво и огульно.

«Трудно, даже невозможно видеть Христа,...» - болезненное чувство собственной исключительности! Только я и мне подобные видят Христа! На деле же гордыня и прельщение! Остается добавить вопрос не о зрении ли Христа в духе католических медитаций идет речь? Если речь идет об эротических фантазиях Терезы Авильской, то лишь в этом аспекте я склонен согласиться с м. Марией. Нет в православии эротической, вообще по-мирски чувственной традиции общения с Христом, ибо, там где к молитве примешивается фантазия, под личиной светлых ангелов приходят бесы.

Однако даже бюрократический слой являет нам примеры истин-ной религиозной жизни. Например М.М. Сперанский, гений рус-ской бюрократии, о религиозных воззрениях которого с похва-лой написана известная книга свят. Феофана Затворника «Письма о духовной жизни». А какова духовная проза К. С. Победоносцева! Прочтите и Вы убедитесь, что в этом человеке, которым либералы стращали своих детишек, жил высокий Христианский дух! А к какому виду благочестия отнести Гоголя? А братья Кириевские, а Достоевский?! Разве они не представители высокообразованных столичных кругов?

Нам сейчас почти не известен огромный слой духовной и культурной жизни, который напрямую связан именно «синодальный тип». Мы не знаем даже тех журналов, которые издавала православная интеллигенция тех лет. Кого мы помним сегодня - Аскоченского и Бухарева? И все... А эта религиозная жизнь била когда-то ключом.

Конечно, в противоположность ей были еще более широкие слои вовсе утерявшие веру. Но мы же не говорим о религиозной жизни Белинского и Писарева! Мы говорим о Церкви...

«...чувствовать охристовление жизни там, где открыто провозглашается принцип обмирщения Церкви» - в свете вышесказанного можно уверенно сказать автор не имеет понятия о чем пишет. Это подтвердится и в последующем.

«подмена христианских заповедей заповедями обмирщенной государственности»

- полное не знание народного благочестия, жизни монастырей и даже интеллигентских религиозных поисков, только это может объяснить уничтожительную категоричность подобной фразы.

«К синодальному благочестию можно прийти путем воспитания, путем привычек и традиций, - но никак нельзя прийти путем вольного искания следовать по стопам Христовым.» - думается, что путь бывших социалистов, какими были Достоевский, Гоголь, С. Булгаков, Бердяев, Струве(старший), Федотов, путь бывшего евразийца Флоровского, даже раскаявшегося на излете дней своих в своих антицерковных писаниях Розанова, и многих других, которые пришли в Церковь через «вольное искание», сводит данное измышление на нет .

«С точки зрения исторической уже в конце XIX века эта стройная система начала давать трещины. В Церкви появился неожиданный и не очень желанный гость - русский интеллигент» - нет в Церкви нежеланных гостей. Все желанны. Но и входящие должны отдавать себе отчет, куда они пришли. Церковь приняла всех, кто пришел к ней, но она отталкивает тех, кто думает что Бог «для него», что Церковь сфера услуг, простертая перед человеческим Эго в почтенном «чего изволите». Вот такого интеллигента Церковь не приняла и не примет.

Трудно говорить о тех процессах в церковной жизни, которые переживала русская эмиграция. Мы не являемся свидетелями тех дней и мест, которые описывает м. Мария. Можно лишь с уверенностью сказать, что церковная жизнь эмиграции была отягощена расколами, а жизнь мирян отчаянием апатризма, нищетой и всякого рода политическими скачками. Но тем то и отличается христианский взгляд на проблемы людей, от революционного, что он не отсекает, не осуждает, не глумится, он «все терпит, все переносит», он врачует, он терпеливо призывает ко Христу, к миру, к любви.

"Жизнь, во-первых, так настойчиво требует от нас творческих усилий, что никакая группировка, лишенная творческих задач, тем самым не может рассчитывать на успех." - революционная риторика - «группировки», - так и не отпускает м. Марию из своих лап!

На этом м. Мария заканчивает разбор «синодального типа бла-гочестия»

2. УСТАВЩИЧЕСКИЙ ТИП

Следующим в очереди на экзекуцию стоит «уставщический» тип благочестия. Приглядимся к нему внимательно, ибо на его долю выпали тягчайшие обвинения. «Он, может быть, - самое страш-ное и косное, что нам оставила в наследие Московская Русь». Бог с ним с «косным», от этого штампа нам не убудет. Но сказано «СТРАШНОЕ»! Значит сейчас мы увидим зрелище тягчайших грехов, за которые миллионы уставщиков пошли в геенну огненную.

вплетался в синодальное благочестие, противостоя ему - где про-тивостояние? Выдумка...

Не подлежит сомнению чрезвычайно слабый творческий и богословский уровень Московского благочестия. - это богословское мнение той же природы, что и мнение будто Иоанн Кронштадтский не богослов. И то и другое имеет давнее и широкое хождение в академической среде. Богословия чуда, богословие непосредственного Бытия в Боге, - ввиду засилья схоластики и голого рационализм в богословии, еще не повод для того, чтобы говорить об отсутствии богословского аспекта этих не разработанных в богословии тем. Св. Иоанн был не то что богослов, он был практический Небожитель.

«Каков нравственный облик уставщика? Каково его духовное содержание?»

«Самая его большая жажда - это жажда абсолютной духовной устроенности, полное подчинение внутренней жизни внешнему, разработанному до мельчайших подробностей ритму. Внешний ритм охватывает собою все. Вне Церкви он знает духовный смысл всех подробностей быта, он блюдет посты, он живет день ото дня содержанием церковного круга богослужений. Он зажигает лампады, когда это положено, он правильно творит крестное знаменье В Церкви он так же не допускает никакого порыва, никакого выхода из раз установленных жестов. В определенный момент богослужения он становится на колени, в определенный момент кланяется, крестится. Он знает твердо, что от Пасхи до Вознесения преступно встать на колени, он знает, сколько раз в году он пойдет к исповеди, и главное, - он до тонкости изучил богослужебный устав, он сердится и негодует, если что-нибудь в церковной службе пропущено, потому что это не полагается.»

Итак остановимся. Мы видим человека, который свое бытие подчинил Церкви. Плохо это или нет. Пока нет. Даже хорошо, поскольку, каждый свой день он проводит памятуя о Боге, о Его земной жизни, поучаясь у святых угодников. Свое мнение о Высшем он подчинил церковному авторитету, который выражен уставом Церкви, составленным людьми святой жизни, специально для Церкви, для всех ее верных чад, каковым он «жаждет» быть. Дурно ли это? Нет, даже похвально и полезно, ибо прежде учить о Высших, надлежит познать меру своей греховности, а там уж окажется не до дерзости и суемудрия. Там открываются другие горизонты, которые превосходно укладываются в рамки устава, более того оправдывают Церковные положения и мистическим и онтологическим способом, которые( положения) сообщают человеку благодать Бытия с Богом в Церкви Христовой. Наш герой сердится и негодует, когда Божественная служба ведется нерадиво, ибо ведает сколь высок предмет его поклонения, и нерадивость в служении Богу, есть небрежение Христом.

«И вместе с тем ему почти все равно, если читаемое непонятно, если оно читается скороговоркой. Это не человек, предпочитающий панихиды, молебны и акафисты всем другим службам. Нет, его излюбленные службы - самые редкие, больше всего великопостные. Особенно он отмечает сложность службы, когда какой-нибудь постоянный праздник совпадает с подвижным, - Благовещение, например, падает на последние дни Страстной Недели. Форма, конструкция службы зачастую затемняет у него внутреннее содержание отдельных молитв. Он конечно фанатический поборник славянского языка. Русский язык в Церкви кажется ему почти кощунством. И славянский язык он любит, потому что он привычен.»

Если в храме чтение поставлено плохо, то уставщик по смирению ищет хорошего, и как смиренный непременно находит его. Известен случай, когда один паломник спросил Старца: «Что делать, если я в храме ничего не понимаю?» - «А что ты понимаешь из Богослужения?» - спросил Старец. - «Да только одно «Господи помилуй» - ответил паломник. - «Чадо, тебе для начала достаточно этих слов, ибо если будешь каяться и ожидать от Бога милости, то и остальное придет к тебе» - сказал Старец и разрешил недоумение юноши. Так и уставщик, молясь в храме не помышляет осуждать нерадивого чтеца, но терпеливо слушает, молится и радуется всякому слову славящему Бога. Это если он - прихожанин. Если же настоятель храма или монастыря настоящий уставщик, то в этом храме никогда не будет скороговорки.

Великопостное служение же имеет свой особый смысл, а сам Ве-ликий Пост требует от христианина особого усердия в добродетелях, в том числе и в общей церковной молитве. Совершенно нелепо звучит фраза о том, что форма заменяет содержание. Неизменным содержанием Великого Поста для всякого уставщика является покаяние, очищение постом и молитвой, достойное предуготовление к Светлому Христову Воскресению. Помимо этого пост включает в себя массу важнейших церковных чинов, напр. Торжество Православия или стояние Марии Египетской, когда вспоминается чудо покаянного очищения, который произошел с преп. Марией. Я уже не говорю о Богослужении Страстной седмицы, которая собственно является отдельным от Четыредесятницы постом, следующим, за ней. Здесь служба каждого дня исполнена глубочайшего евангельского смысла.

О русском языке в Богослужение было сказано не мало, мои аргументы Вам известны из «Письма к Ольге». Приведу его в том виде, в котором оно высказано там.

«Дорогая сестра во Христе Ольга!

Мне глубоко симпатичен ваш тон, человека ратующего о пользе Церкви, но позиция отнюдь не близка. Во-первых, Православие живет особой Церковной, соборной жизнью, для него приемлема наша дискуссия, но неприемлемы эксперименты в алтаре и на амвоне. Есть место человеческому, есть место Божественному, а литургия без Бога - бессмысленна. Любые новации делаются не по частной воле того или иного пастыря, а соборным голосом Церкви. Это касается и языка Богослужения.

Единственный смысл перехода на современный бытовой язык в Богослужении, сделать Богослужение более доступным новообращенным. Не для верных чад, которые много лет провели в Церковной ограде, а для тех, для которых это в новинку. Я не знаю в нашем приходе, а это более 2000 Божиих чад, ни одного прихожанина, которому хотелось бы, чтобы ектения или Евангелие читалось бы по-русски. Хотя главное не в этом!

Для кого ведется Богослужение? Вот в чем вопрос! Для человека или для Бога? Позиция Ваша для человека. Позиция Церкви - для Бога! Все доброе, что делает христианин - для Бога! Даже грошик брошенный в ладошку нищего не для него, а ради Христа! И не потому, что я не люблю нищего, люблю его, но я хожу пред очами Господа, милостивого, нищелюбивого, я ищу жизни в Боге, и милостыня Христа ради выше милостыни из гуманизма, который на деле богоборческая идеология. Гуманизм ставит человека в центр Бытия, а ведь в центре Бог! Тем более Богослужение. Церковь служит Богу! А Богу нужно служить достойно! В этом отношении, служение на родном, хотя и весьма забытом церковно-славянском языке является логичной и оправданной. По-моему, общим мнением является то, что хорошего перевода на русский язык Богослужебных книг нет. Даже Синодальный перевод над которым почти пол века работали четыре духовных академии, весьма уступает традиционному церковно-славянскому. А в чем дело? А дело в святости переводчиков! Свв. Кирилл и Мефодий, будучи подвижниками в самом высоком смысле слова, создали перевод достойный своего высокого предназначения. Не верите? Сядьте и напишите сами например хороший Покаянный Канон - увидите, какая это духовная работа! Она не по плечу суетному обмирщенному сознанию! Современный же язык все дальше удаляется в своем семантическом содержании от самого духа Евангелия! И чем дальше, тем менее вероятно, что наш язык сможет без ущерба Духу Божиему излагать церковные тайнодействия. Но если Вы найдете хороший перевод тогда может мы сможем обсудить эту проблему конкретнее...»

«Он не хочет даже исправления явно неудачных, неграмотных и невразумительных переводов. Многочасовое чтение псаломщика погружает его в известную атмосферу благочестия, создает определенный ритм его духовной жизни, - это главное, чего он хочет, - содержание его не так уж интересует. Молитвы его продолжительны, - он имеет постоянное и неподвижное правило для них. В этом правиле очень часто повторение одних и тех же молитв, и всегда на одном и том же месте. Евангелие и Молитва Господня не выделяются им из общего состава этого правила, - это все только часть раз навсегда определенного, гармонического целого. Если вы скажете ему, что вам что-либо непонятно, - по существу, или оттого, что псаломщик слишком быстро читает, он вам ответит, что и не требуется понимать, а требуется добиваться известной благочестивой атмосферы, из которой иногда долетают от-дельные понятные и вам нужные слова. Духовная жизнь такого человека разработана во всех мелочах.»

По поводу исправления переводов, - выполненные со знанием дела, одобренные священноначалием, - ни один «уставщик» не выступает против, ведь речь идет не о старообрядниках, не так ли? Содержание и чтения и пения «уставщикам» известно лучше чем кому бы то ни было. И содержанию уделяется огромное внимание. Содержание молитвенного правила уставщика в определенном смысле регламентировано. Эти молитвы составлены из псалмов, канонов и акафистов, а также молитв, составленных святыми для келейного моления. Сам источник молитв - люди высокой святости, - гарантирует что «недостойный», каким по смирению считает себя молящийся, не впадет в самомнение, не подвергнется молитвенной мечтательности, а будет говорить высокие глаголы, достойные Божественного Слуха. В этом нет ничего дурного, лишь только благо, ибо даже при трудностях в обретении молитвенного настроения, продолжительная молитва очищает сердце человека. Постоянство же в выполнении Правила приводит к человека к внутренней собранности и дисциплине. Хотя для достижения Высших целей молитва может быть и короткой. Но все сокращения молитвенного правила должны производится не самочинно, а с благословения духовника. Иначе сокращение молитв даст повод нашей лени сокращать молитвы без меры и даже полностью прекращать выполнение молитвенного правила.

«Он знает особую технику искусства приводить себя в определенные духовные состояния. Он может научить, как надо дышать, и в каком положении должно быть тело при молитве, должны ли быть ноги в холоде или тепле.» - указанные замечания необходимо перевести в раздел аскетики, ибо здесь в пародийном и извращенном виде намекается на упражнения в Иисусовой молитве, свойственные более монахам, чем мирянам. Умное делание в миру является явлением крайне редким и не самостоятельным, ибо лишь повторяет достижения и опыты аскетов.

«Если разобраться в этом особом явлении, то становится несомненной его сильная зависимость даже не от христианских религий Востока, - вы чувствуете тут и своеобразный дервишизм, и отзвуки индуизма, а главное - страстную веру в магию слова, сочетание слов, жеста и ритма жестов. И несомненно, что эта вера в магию имеет под собой какие-то очень реальные корни... Она знает силу магических заклинаний, зачастую выраженных в непонятных словах. Она, как дервиш, знает силу жеста и позы...»

Там, где автору непонятны чужие усилия, он скоренько объявляет их чуждыми христианству. Вот мы и дождались: Уставное Богослужение Церкви есть дервишизм, индуизм и магия! Начнем опровергать.

Первые литургические действия были оформлены в уставы уже в апостольское время. Такова, например, Литургия ап. Иакова, которая еще недавно совершалась в Иерусалимской Церкви, один раз в год в день памяти апостола. Сами апостольские общины проводили все время в постах и молитвах( см. Деяния). Уставы монашеской жизни восходят ко временам прп. Пахомия(III в.), создателя первого монашеского общежития. От тех времен до нашего времени дошел чин чтения 12 псалмов, который был в ходу в монастырях прп. Пахомия. Само по себе ясно, что говорить об индуистских влияниях в те времена могут лишь неосмотрительные поклонники Агни-Иоги, которым индуизм мерещится повсюду. О дервишизме, который является поздним исламским подражанием на афонскую аскетику и говорить не приходится. Тогда еще не было никакого ислама, не говоря уже о дервишах. Хотя есть необходимость отметить, что литургическое творчество в том или ином ограниченном виде имело место вплоть до времен св. Василия Великого и св. Иоанна Златоуста(IV в). Однако именно чувство ответственности перед Богом и народом Божиим, чувство благоговения перед призываемым на Приношение Св. Духом стало той силой, которая побудила св. Василия привести в порядок литургическое творчество своих современников. В отличие от «бердяевцев», для которых всякое творчество есть благо, а всякий устав, даже сотворенный подлинными гигантами духовности - зло, Церковь приняла труды св. Василия с благодарностью. Вообще следует заметить, что молитвенное творчество Церкви не стоит на месте, хотя и совершается не теми темпами, которыми печатают модные романы. Создаются новые акафисты, новые каноны, новые службы. Причем некоторые носят важнейший церковный характер. Пример последних являют собой Пассии, - особые великопостные службы, посвященные страстям Христовым, постепенно получающие распространение в церковной жизни в наши дни. Теперь два слова о магии. Повод к рассуждению об этом дает, как ни покажется странным, чудесная сила молитвы, в частности церковной. Сила церковной молитвы неоднократно являла чудеса верующим. Так мне известны многочисленные случаи, когда в результате молебна о бездождии, Господь проливал над измученной засухой землей долгожданный дождь. Многочисленные исцеления и помощь по молитвам святых угодников Божиих - другое явление, распространенное и в древности и в наши дни. Народ верит в помощь Бога и Его угодников и по вере своей часто получает просимое. Человеку не верующему, чей ум отравлен рационализмом, склонному видеть за каждым чудом силу случайных обстоятельств, такое убеждение в силе молитвы кажется чем-то ненормальным, он кажется ему «магией». «Действительно», - рассуждает такой рационалист, - «они (уставщики) верят, что если отслужить молебен от бездождия - пойдет дождь, а если от падежа, -будет здорова скотина. Чем не вера в магическое действие молебна?» Одного только не понимает рационалист, что молебен -не заклинание, а искренняя молитва человеческих сердец, глубокий вопль к Гос-поду о ниспослании милости, вопль наполненный убеждением, что милость Божия не оставит молящихся. Ибо не от безделья приходят они на молебен, а от глубины чувств, от осознания насущной необходимости просимого. И тогда дождь идет!

«Уставщик знает, что он должен подать нищему, особенно в пост, он в свое время посылал калачи для заключенных в тюрьмах, он даже может организовать благотворение, - строить богадельни и устраивать обеды для нищей братии, но основной мотив для такой деятельности это то, что она предписана, что она входит в общий ритм его жизни, она является частью некоего уставщического понимания вещей. В этом смысле у него очень развито чувство долга, послушание. И отношение к человеку определяется взятым на себя послушанием, а не непосредственной любовью к нему... Но главный вопрос, который хочется поставить уставщичеству, это о том, как он отвечает на обе заповеди Христовы о любви к Богу и о любви к людям. Есть ли в нем место для них? Где в нем человек, к которому снизошел Христос? Если предположить, что в нем зачастую выражается своеобразная любовь к Богу, то все же трудно увидеть, каким путем идет оно к любви к людям» - Чем же недовольна м. Мария? Что дает право ей ставить крест на помощи нуждающимся, той самой помощи, которая стала смыслом ее собственной жизни? Уставщик и мягок, и добр, и щедр, - он любит своих нищих, ибо уставщик-благодетель, это без сомнения образ купца старых добрых традиций. Русское купечество славилось именно любовью к нищете, к голытьбе. Причем любовь сердечной, а не окамененным бесчувствием, которое так хочется приписать м. Марии уставщикам. Чем же не хорош доброхотный уставщик. Тем, что не переживает экзальтационных порывов, тем что не воображает себя «сораспятым». Тем, что не пытается видеть себя спасенным «от дел своих». Ясно, что его чувства к бедным не выдуманное, более естественные, простые и чистые. Здесь мы интеллигенты сталкиваемся с целомудренной простотой, которую многие из нас сознательно уничтожают в себе, прелестным образом представляя, что глубина в полутонах, в «буйном антиномичном кипении», «в творческом напряжении», в хаосе субъективных инстинктов и интуиций. «Ах, я такая внезапная,... такая противоречивая!...» Нет в простосердечном и не-затейливом уставщике этой внезапности, нет надуманной страстности, он дарит от широты души, от блаженства нищеты духом. Но тут же возникает и другой аспект - «любовь - послушание», любовь Христа ради. М. Мария отказывает в праве на достойное существование, любви к человеку, произрастающей из любви к Богу. Она проводит попытку дерелигиозовать, дехристианизировать любовь к людям. Любовь к людям и любовь к Богу, которая есть источник послушания, не только отдельные чувства, но и несовместимые с ее точки зрения. А если совместимые, то любовь к человеку имеет примат над любовью к Богу. Ибо рожденная на основе более сильного чувства, любви к Богу, она теряет свою автономность, свою мистическую первородную чистоту. Это и не любовь уже вовсе, если она питается от каких-то других божественных корней. М. Мария пытается произвести обмирщение христианского служения, она пытается разыграть эгоистическую карту сознания человека. «Вы любите меня Христа ради, нет мне это не нужно, любите меня ради Меня». Очищение любви от Христа, как бы оно не маскировалось, - вот скрытый лейтмотив м. Марии. Ап. Павел учит, что и язычникам по милости Божией дано понятие доброго и злого. Вот это языческое чувство добра, очищенное от служения Христу представляет предмет особого внимания м. Марии. Любая форма послушания Христу, есть вопиющая несвобода, есть порча чувственного мира человека, есть форма неискренности. Здесь просачивается на свет Божий та же бердяевщина, которая поклоняясь человеку, уклоняется от поклонения Богу. Здесь же возникает особое толкование апостольских слов о том «что ради ближнего надо быть готовым пожертвовать Христом». Но об этом толковании ниже. Сейчас же вернемся к любви к людям. Перечитайте «Богомолье» или «Лето Господне» - перед Вами предстанет полный любви уставщик Горкин, яркий образ никем не прославленной народной святости. Он не мнит себя соработником Христовым, он плачет по грехам, не ищет себе оправдания, он молится, трудится и постничает, но он бесконечно ласков, терпелив и кроток. Автор устами ребенка открыто именует его святым. И таких много, они и есть Святая Русь, певцом которой стал Шмелев, после того, оплакал сына убитого большевиками при коминтерновском терроре в Крыму. Не видит, не знает, не понимает эту Святую Русь м. Мария. И здесь только остается гадать почему. Толи толстокожесть какая-то, толи Господь не дал ей понимания.

«Христос, отворачивающийся от книжников и фарисеев, Христос, идущий к грешникам, блудницам и мытарям, вряд ли является Учителем тех, кто боится запачкать чистоту своих риз, кто целиком предан букве, кто блюдет только устав, кто размеряет всю свою жизнь по уставу» - И вновь осуждение невинных. М. Мария не вдается в подробности за что Господь предпочитает мытаря фарисею. Гордость фарисейская осуждает его. Смирение являет мытаря оправданным, а не греховность жизни. Грешник не оправдывается Господом, он получает властное указание, «Иди и отселе не греши!» Строго говорит Христос. Не в оправдание приходит к грешникам Христос, а во спасение от рабства греху. Евангелие являет нам примеры и оправданных фарисеев. Прав. Никодим, апостол Павел, Иосиф Аримафейский, - все они были представителями фарисейских кругов. И о законе Христос говорит, что пришел «не отменить его, но исполнить». Я не буду спорить с тем, что благодать выше закона, что любовь выше молитвы. Но оставив молитву во имя любви, если мы идем на помощь людям, то по возвращению от дел, мы тем паче должны встать на молитву. Ибо оказав страждущим помощь человеческую, совершенно необходимо призвать помощь Божию, т.к. все наши деяния бесполезны, если Господь не с нами, если не призвали Его себе в помощь и покровительство. Между нашим уставщиком и иудейским фарисеем - пропасть. «Стоять надо... потому, как на Страшном Суду стоишь... Стояние - покаяние со слезами. Ско-рбе-ние... Стой и шопчи: Боже, очисти мя. Грешного! Господь и очистит...» - так объясняет шмелевский Горкин смысл великопостного Богослужения крошке Ивану. Не фарисейскую, а мытареву(!) молитву вкладывает он малышу в уста. Не с целью бессмысленной зубрежки, а с целью очищения. Можно обмануть взрослого, ребенка не обманешь.... Уставщику, как никому другому знакома покаянная дисциплина, и видеть формальность в живом человеческом чувстве, видеть в искреннем и чистом сердце череду повторяющихся чувств, - грех осуждения, ничем не оправданный. Если чужая душа - потемки, это не значит, что в этой душе тьма, в ней может быть невидимый слепому духом оку свет!

«Страшно идолопоклонство в миру, когда оно предает Христа во имя государства, нации, социальной идеи, маленького буржуазного комфорта и благополучия. Еще страшнее идолопоклонство в Церкви, когда оно подменяет любовь Христову блюдением субботы.» - Как легко, как скоропалительно выносится суд. Меня более страшит именно легкость этого суда. Впору учится у уставщиков! Те знают насколько губительно осуждать брата своего, не видя бревна в своем глазу. Порой такого бревна, что сучки мерещатся даже там, где их нет.

3. ЭСТЕТИЧЕСКИЙ ТИП БЛАГОЧЕСТИЯ.

Этот «тип» кажется мне наиболее искусственным и придуман-ным. Мне никогда не встречались верующие люди, которые по эстетическому ощущению могли бы быть выделены в отдельную категорию. Создается впечатление, что м. Мария сама конструирует этот класс собирая те или иные недостатки разных людей под одну вывеску. Потому я не буду подробно вдаваться в процесс этого мифотворчества, а отмечу лишь отдельные «проколы» матушки.

«самое зарождение христианства в Киевской Руси определялось актом известного эстетического благочестия. Святой Владимир сравнивал религии не по существу их внутреннего содержания, а по силе влияния их внешних форм. И он выбрал Православие за красоту песнопений, за благолепие церковной службы, за то эстетическое потрясение, которое он пережил» - о благочестии св. Владимира я уже писал. Повторюсь: «совершенно безразлично, какими путями человек приходит к Господу. Важно, что он делает потом. А уж то, что св. Владимир познал Христа говорит хотя бы та разительная перемена, которая произошла с ним. Он превратился из кровавого тирана и развратника в кроткого и любимого народом правителя, нежно прозванного "Красным Солнышком". Вспомните о. Алексея Мечева и его наставление духовным чадам "Будьте всем солнышками!". Старец знал, что говорил! А князь Владимир стал солнышком всему народу. Вот каков облик этого святого, а вовсе не ротозей, обалдевший при созерцании Божественной Литургии в Софийском соборе.»

«Константин Леонтьев, у которого красота определяла собою меру истины и который отталкивался от современного ему безрелигиозно-буржуазного мира, потому что он был уродлив, и тянулся к православию, потому что в нем была красота» - К сожалению, м. Мария не знает биографии К. Леонтьева, особенно той ее части, которая связана с религиозным переворотом в жизни мыслителя. Этот переворот произошел с Леонтьевым в годы его пребывания на дипломатической службе в греческой части Османской империи. Леонтьев тяжело заболел, был близок к смерти, в результате чего ушел в самовольный затвор, где пребывал в тяжком и мучительном борении духа. Он даже отгородился от зрения мира шторами, чтобы не видеть буйной пышности южной природы. Тогда же, по выходе из затвора, происходит бегство Леонтьева на Афон, которое окончательно оформило перелом в религиозном сознании писателя. Он однозначно встает на путь ведущий его к монашеству. Афон стал тем пунктом, который определил религиозный идеал Леонтьева. Афон аскетический и надмирный, а не эстетские красоты православия определяют его веру. Вернувшись в Россию он поселяется в Оптиной, живет под руководством Старцев, а перед смертью принимает иноческий постриг. Он сообразно своему жизненному пути понимал цель христианской аскезы. Именно Леонтьевское мнение о спасении, как самоцели, является критической точкой у м. Марии. Не отвергая важности идеи спасения, вряд ли стоит вслед за Леонтьевым заявлять что вокруг этого центра происходит вся жизнь монашества. Тем более, что и Св. Отцы Церкви пишут обратное. Спасение лишь одно следствий аскетического бытия. Центром, причиной и главным следствием монашеской жизни является Христос. (см. напр. Лествицу) Христианство не антропоцентрично, а Христоцентрично, не человек, даже в качестве бессмертной души, является главным в христианстве, а сам Христос.

«определялись иконописные школы, нашли признание Рублев и другие. Начали восстанавливать древние песнопения. Киевский и Валаамский распевы проникли в обиход богослужения» - для того, чтобы относить творения Рублева и знаменное пение к чисто эстетическим явлениям, нужно самой исповедовать чисто эстетический взгляд. Как только мы начинаем рассматривать Икону, как богословский и литургический субъект, эстетическая сторона отступает на бесконечно далекий задний план. Более того, эстетический взгляд на икону оказывается вовсе неприемлем. То, что восхищает эстета, часто оказывается бесполезным для молитвы. Тоже касается и знаменного пения. «Чтобы петь знаменно, надо и жить знаменно» - говорили на Руси. А это значит быть углубленным во внутреннее молитвенное действие. С вопросами иконописи и пения, нужно быть очень внимательным, чтобы не допустить досадных ошибок.

«Красота и ее понимание есть всегда удел меньшинства» - очень спорный с точки зрения как психологии, так и эстетики тезис. Но это не тема нашего разбора.

«Из этого проистекает утонченнейшее любованье отдельными местами богослужебного матерьяла, отдельных стихир, канона Андрея Критского и т.д.» - признаюсь честно, Великий Канон Андрея Критского - одна из самых моих любимых служб. После веселых дней Масленицы, после умилительного чина Прощения, душа, как в ледяную прозрачную воду святого источника, вступает чистоту покаянного Богослужения Великого Канона. «Душе моя возстани, что спиши...» Не случайно Канон вынесен в самые первые дни поста. Душа должна получить заряд такой силы, чтобы настроя от него хватило на долгий покаянный труд. Может быть кто-то из новоначальных и залюбуется службой Канона, но не в раз мы становимся великими молитвенниками. Если кому-то по неопытности открылась лишь красота, то не залог ли это того, что совсем скоро ему откроется и покаянная глубина Канона.

«Огненность, крылатость, подчас хаотичность их, как бы должны были служить верным залогом, что эстетизм им не опасен.» - прелестные все вещи - и огненность, и крылатость, и хаотичность тем более! Не их нужно противопоставлять эгоизму услаждающей себя личности, смиренномудрие, целомудрие, кротость и молитвенную углубленность.

«Творчество, созидающее даже самые тонкие произведения искусства, по существу своему грубая вещь. Творчество, стремясь к достижению и утверждению, всегда от чего-то отталкивается, что-то отрицает, что-то ломает. Оно расчищает место для нового, оно так сильно жаждет этого нового, творимого, что по сравнению с ним вменяет в ничто все уже сотворенное, все старое, а зачастую и разрушает его.» - весьма важный момент, для понимания творчества м. Марией. Творчество - грубо. Оно вменяет ни во что все уже сотворенное (каково это по отношению к Церкви!!! НИЧЕГО СВЯТОГО! ВСЕ, ЧТО ЕСТЬ В ЦЕРКВИ ВМЕНЯЕТСЯ НИ ВО ЧТО!) Творчество зачастую разрушает старое! (Эх, где мои годы молодые!) - Можно было бы вообще не проводить никакого разбора статьи. Достаточно двух тезисов: 1. Автор выступает за творчество в Церкви. 2. Автор понимает это творчество, как силу упраздняющую значение исторической Церкви, строящую Ее заново, по «грубому» личному произволу! - все.... Этого более, чем достаточно, чтобы Церковное Сообще-ство показало бы носителю подобных разрушительных идей на дверь и сказало бы «ВОН! НА ПАПЕРТЬ! НА ПОКАЯНИЕ!»

Однако продолжим...

«Наша грубая, мучительная и напряженная жизнь обращается к Церкви со всеми своими болями, со всей этой грубой напряженностью. Она, конечно, требует творчества, способного не только пересмотреть и изменить старое, но и создать новое, ответить на новые вопросы, войти в какие-то новые, зачастую некультурные, лишенные традиций пласты. Церковь будет затоплена плебсом, Церковь будет перегружена его бедами. Церковь должна будет спуститься к его уровню.» - Трудно представить о каких «некультурных пластах» говорит м. Мария. Ужели для нее не очевидно, что человек уже давно находится в глубинах греха, и Церковь неустанно врачует этот грех. Церковь не знает плебса! Она знает человека! И ради его боли и скорби Она не спускается к нему, Она поднимает его из небытия в Бытие, от смерти духовной в Жизнь Вечную. Спуск в грубую напряженность - это пролог обмирщения, который будет означать не новое бытие Церкви, а ее полный крах и разложение. Такой спуск означает что Церковь из носительницы благодати Божией, превратится в религиозный собес, где в грубой напряженности будут служить страждущему от телесных недугов человечеству.

«она (эстетская элита. Но на деле подразумевается Сама Церковь) не способна ПРЕДАТЬ(!), СНИЗИТЬ(!), изменить свое представление о церковной красоте... и между Церковью и жизнью останется великая пропасть... Профаны по другую сторону не пойдут ее преодолевать» - нет смысла спорить. Между миром, лежащим во грехе и Богом действительно пропасть. И Церковь - мостик переброшенный через нее, Она есть тот самый узкий путь, через который только и можно попасть ко Христу, откликнувшись на Его зов «Придите ко мне все труждающиеся и обремененные, и Аз упокою вы!» «Дверь узковата!» - ропщет м. Мария. - «Не про-лазят профаны! Расширьте путь! Долой узкие дороги!» Она словно забывает куда ведут широкие пути! Во истину, здесь тот самый случай, когда «благими намерениями устлана дорога в ад»! Этот мотив, только по одной м. Марии понятной логике, связывается с высотой Богослужения, к которому м. Мария демонстрирует неприкрытую ненависть. Иначе не объяснишь подлинно бесовское описание Божественной службы: «Сладкие песнопенья, шепотливые переливы чтений, ладанное куренье, блаженное мление в красоте окутает облаком скорбный лик Иисусов». Так шепчет бес юному критикану, пришедшему в храм, стремясь опорочить Церковь и ее служение. Господи, избави нас от таких искушений! «И самое страшное, - как бы не оказалось так, что блюстители красоты, изучившие и постигшие красоту мира, не поймут и не постигнут Его(т.е. Христа) красоты, и не пустят Его в храм, пото-му что за Ним будет следовать толпа, искаженная грехом, уродством, пьянством, развратом и ненавистью» - больное воображение уводит м. Марию все дальше от действительности. В какой храм не пускают кающихся грешников? В какую Церковь не пускают человека? Или м. Мария ставит равенство между грешником и грехом? Грешника зовет к себе Христос, молится о его покаянии, но грех ненавистен Господу. Мне известен реальный случай. Юноша неофит сказал однажды священнику: «Почему бы пьяного рокера не позвать в храм? Пусть пьяный, пусть вонючий, почему бы ему не побывать в своем пусть даже непотребном состоянии на службе? К нам тогда потянется молодежь.» «Потому» - отвечал батюшка, - «что на следующий день он с друзьями въедет в храм на мотоциклах, и они будут стоять пьяной гурьбой перед амвоном, базарить, пить пиво и кадить выхлопными газами». Такова перспектива расширения дверей в Царство Небесное перед страждущим миром. Церковь исповедует благоговение перед святыней, а не безразличие ко греху, и не «любование и мление», как кажется м. Марии.

«Есть сейчас одно зловещее явление, происходящее в советской России, Там Церкви запрещено все - проповедовать, учить, заниматься благотворительностью, организационной работой, объединять верующих для совместной жизни, - разрешено лишь одно - совершать богослужения... Может быть в этом смысле для Церкви было бы полезнее не иметь официального разрешения на богослужения, а собираться тайком, в катакомбах, чем иметь разрешение только на них, и тем самым не иметь возможности являть миру всю любовь Христову во всем опыте своей жизни.» - Время написания этих строк - 1937 год. Самый страшный разгул антицерковных репрессий. Именно на этот год приходится до 90% смертных приговоров священству и монашеству. Нужны ли комментарии, чтобы пояснять кощунство и бессердечие «истинной рабы Божией»? Кто может объяснить, чем отличается катакомбная любовь ко Христу, от той, когда служба идет в храме под прицелами НКВД? Нужно ли объяснять высоту подвига мученичества и исповедничества, или читатель, в отличие от м. Марии имеет об этом представления? Я более высокого мнения о читателе....

4. АСКЕТИЧЕСКИЙ ТИП БЛАГОЧЕСТИЯ.

Начинается с интонацией «за здравие». «Можно сказать, что периоды церковной жизни, не пропитанные аскетизмом, являются тем самым периодами упадка, снижения, бездарности, вялости. И еще можно сказать, что периоды внецерковной истории, не несущие на себе отпечатка аскетизма, тем самым громко свидетельствуют о своем бесплодии, о своей бездарности.» Но как и в преждних случаях, радость наша преждевременна. Во-первых потому, что мы опять сталкиваемся с голословностью некоторых фраз. Например: «Но были периоды, когда он замирал, когда он делался достоянием отдельных душ, - основной же и характернейший тип религиозности был даже антиаскетичен.» Заявление это вопиющее по своей антинаучности. Не было периода, когда основной формой церковной жизни, было пресыщение материальным довольством и сибаритство.

Вскоре начинается и критика. «Этот особый аскетический тип имеет свои корни не в христианстве, а скорее в восточных религиях, и в христианство вошел, как некое особое влияние этих религий, видоизменяющее первоначальное представление об аскетизме». Сам вопрос о влиянии «восточных форм аскетизма» на христианство весьма проблематичен. Во первых, христианство искони аскетично. Оно рождено таким. Первыми образцами христианской аскетики были ветхозаветные пророки и Св. Иоанн Креститель. Вообще аскетические формы религиозной жизни пользовались высоким уважением у древних иудеев. Аскетичной была жизнь и апостолов и первых христианских общин. Потому и не стоит думать, что монашество было изобретением св. Антония. Он знал примеры более древние и авторитетные и не нуждался при этом в «восточных» образцах.

Полностью соглашаясь с описанием мотивации иогического аскетизма, нам следует отметить, что допускать будто это «антихристианское, оккультное отношение к аскетизму занесено в наше христианское благочестие путем древнейших восточных влияний, через Сирию и ее особый тип религиозности.» нет никаких оснований. Самосовершенствование никогда не было самоцелью христианского аскетизма. Христианский аскет всегда искал только одного: наиболее полного и точного исполнение заповедей Божиих, наиболее полного и не поврежденного Богообщения. Все изменения, которые происходили с аскетом в процессе достижения этой главной цели, и которые поражали порой свидетелей его аскетических подвигов, - суть не существенные для него побочные явления. Подлинные аскеты стремились лишиться каких-либо атрибутов духовной силы, молили Господа отнять их дары прозорливости, чудотворения и пр., как производящие вокруг них суету и искушения, препятствующие главной цели. Но если Господь не отнимал этих даров, смиренно несли крест свой, и как светильники «стояли на свещнице», укрепляя новоначальных и просвещая ищущих вразумления. Именно в этом раскрывается подлинное значение старчества.

«Человек производит те или иные виды аскетических упражнений не потому, что они его от чего-то освобождают, что-то дают ему, а единственно потому, что они ему трудны, что они требуют усилий... Преодоленная неприятность, как единственная цель, упражнение ради упражнения, в лучшем случае выработка легкого подчинения дисциплинарным требованиям, - это конечно извращение аскетического пути.» - Весьма известная в монашестве и похвальная практика. Зачастую человек не владеет тем или иным ремеслом, находя его непривлекательным. Указанная практика позволяет преодолеть гордое чувство брезгливости. М. Мария снова не поняла, для чего святые люди все так устроили.

«именно вопрос о спасении души является мечом, рассекающим весь духовный мир христианства. В это понятие вкладывается два совершенно разных содержания, которые ведут к разным нравственным законам, к разным нормам поведения и т.д.»

«Разверните толстые тома Добротолюбия, вчитайтесь в Патерики, прислушайтесь и сейчас к проповедям аскетического христианства, - вы сразу увидите, что вы находитесь в серьезной, огромной по своим традициям школе аскетизма. Вам надо только принять его заветы и идти этим путем. Каков же он? Какова его доктрина?»

«Человеку... поставлена... единственная цель - спасение своей души. Эта цель определяет собою все, определяет враждебность ко всем помехам на пути спасения, определяет все средства достижения его. Человек на земле как бы поставлен в начале бесконечной дороги к Богу, все является или препятствием или помощью на этой дороге. Есть по существу только две величины - вечный Творец мира. Искупитель моей души, и эта ничтожная душа, которая должна к Нему стремиться.»

«Но он и не должен вкладывать в них до конца свою душу, потому что душа должна быть вся заполнена одним - стремленьем к своему спасению» - Если везде слово спасение заменить на слово Бог, то все будет верно. Ибо как уже отмечалось, нет в христианстве никакого поклонения Самости.

«Весь мир, его горе, его страдание, труд на всех его нивах - это есть некая огромная лаборатория, некое опытное поле, где я упражняю мое послушание, мою смирившуюся волю.» - не так. Не так видит мир инок. Его зрение обращено не к чувственным слоям созерцания, но к духовным. Мир погружен во мрак греха. Он наполнен злом от этого греха. Но человек в мире обладает свободой, он в праве избрать себе в удел похоть или святость, Христа или Велиара. Монашество это одна из форм благой участи избираемой тоже, но уже не произволу. Ведь человеку может быть отказано в постриге. Он может получить указание старца проводить благочестивую жизнь в миру - кормить голодных, одевать нагих, привечать странных. Да и монастырь не отказывается от этого.

«Если послушание велит мне чистить хлева и копать картошку, или ухаживать за прокаженными, или собирать на храм, или проповедовать Христово учение, - я должен все это делать одинаково добросовестно и внимательно, одинаково смиренно и бесстрастно, потому что все это поделка, упражнение моей готовности отсечь волю, трудный и кремнистый путь спасающейся души.» - отсечение воли, это действительно упражнение. Но и оно не бесцельно. Оно есть борьба с Самостью в чистом виде! Оно, как ничто другое свидетельствует об отсутствии в монашестве «самоспасенческого эгоизма», который привиделся м. Марии. А вот дела попечительства о страждущих делаются с любовью и самыми строгими аскетами, и здесь глупая попытка превратить образ аскета в образ робота: «нам предписано, нам повелено любить, - и мы должны любить... Любовь есть такое же благочестивое упражнение, такая же поделка, как и всякое другое внешнее делание». «Радость моя» - чудесное приветствие прп. Серафима Саровского ко всякому приходящему. Ужели кто осмелится ска-зать, что прп. Серафим лишь «упражнялся». «Какая может быть речь о том, что я могу что-то давать миру? Я, ничтожный, пораженный первородным грехом, изъязвляемый личными пороками и грехами? Мой взор обращен внутрь себя, и видит только собственную мерзость, собственные струпья и язвы, - о них надо подумать, надо каяться и плакать, надо уничтожить все препятствия ко спасению. Где уж там заботиться о чужих бедах, - разве только в порядке упражнения в добродетели.» - Снова софизм. Покаяние объявляется причиной несостоятельности, омертвелости души. На деле все происходит прямо наоборот. Покаяние, самоуничижение, приводит к тому, что сам подвиж-ник видит себя ничтожней всех, а других, видит более праведными, чем мог бы их видеть. Он, другой, становится ему более дорог, чем раньше. Душа ближнего кажется ему ценнее, даже ценнее своей. Потому и добродетель раскаявшегося человека, честнее и искренней. Лишь есть одно но. Аскет никогда не станет человекоугодником!

«очень ПРИСТАЛЬНО ПРИСМОТРЕВШИСЬ, вы увидите, что делает это он не по самоотрекающейся и жертвенной любви, полагающей душу за други своя, а по аскетическому заданию так воспитывать, так спасать свою собственную душу» - странное назидание, не правда ли! Вы голодны и получаете хлеб насущный из добрых рук, от чистого сердца. «Стоп!» - шепчет «дружок» из-за левого плеча, ты «присмотрись!», может и «спасибо» нужно говорить не тебе, а кормящему, за то что ты дал ему на тебе поупражняться. Так все можно перевернуть с ног на голову! Была такая песенка «Отдай ему рубаху, руку, душу, все что ты можешь другу отдай». А друг «присмотрится» и - хрясь тебя по морде! За что? За то что ты гад на мне упражняешься!

«он себя приучает, принуждает любить» - робот, да и только!

«Странная и страшная святость, - или подобие святости, - открывается на этом пути. Вы видите подлинную и отчетливую линию настоящего восхождения, утончения, усовершенствования, - и вы чувствуете холод, вы чувствуете безграничную духовную скупость, почти скряжничество наряду с этим» - Ну не плачут монахи над сериалами! Что им жалко слез что ли! Не разгорячаются страстями - вот он холодок! Скряги да и только!

«Человек, человеческая душа, - чужая конечно, - оказывается не целью, а средством для какой-то единственной, моей собственной души.» - поправим матушку. Человеческая душа -не цель! Даже если это своя душа! Ну и не средство, конечно же, а образ и подобие Божие.

«такое аскетическое мироотречение является утонченнейшим эгоизмом, недолжным, НЕДОПУСТИМЫМ береженном себя.» - вот так, не поняв и не разобравшись в монашеской жизни, она, вместе со всеми преподобными, с Сергием Радонежским и Серафимом Саровским, с Афоном и Валаамом, объявляется недопустимым для христианства явлением. Да творчество м. Марии разрушительно, как и обещано ею!

«В какой бы суете они не жили, в их сознании всегда непроходимая пропасть между Я и миром. Чем эгоистичнее, т.е. чем обмирщеннее человек, тем более он отрешен от подлинной жизни м и р а, тем более мир для него - некий неодушевленный комфорт или некая неодушевленная пытка, которым противополагается его единственно одушевленное Я.» - и так, мир он и не мир вовсе. Есть мир страстей и эгоизма, и есть другой мир, мир ( не Церкви, нет) матери Марии. Как жаль, что мать Мария не приводит каких бы то ни было дефиниций «этого мира». Так что нам остается о нем только гадать.

«Чем обмирщеннее и греховнее мир, тем более страстно растет стремление отойти от него, чем труднее полюбить его искаженный злобой и мукой лик, тем сильнее отрицается вообще любовь» - «Вообще любовь» - это ничто. Нет любовь без объекта к которому она обращена. Любовь к миру? - Этого в Церкви нет, ибо всякий человек - лишь пришелец в миру, его Отечество - Царство Небесное. Но человека Церковь любит, любит его падшего, жаждет его спасения и обновления, жаждет даже тогда, когда сам он бежит от него. Да и обвинение аскетов в «страстности» выглядит абсурдным. Вот с чем борется монах, так это со страстностью.

«огненная напряженность аскетического духа» - Это кто??? Кут Хуми или Мория?

«Не только космос и человеческая история, но и судьба отдельного человека, его страдания, его падение, его радости и мечты, - все бледнеет и исчезает в свете моей гибели, моего греха» - Еще один парадокс! Без любви к ближнему нет спасения, но из-за страха гибели не видно самого ближнего! Для м. Марии не существует монашеского взгляда «Все спасутся, один я погибну!» Она не знает правила «держи ум во аде и не отчаивайся!» Она не знает того, что зрение своего греха в монашестве одновременно сопряжено со стойкой верой в милосердие Божие. Все это не укладывается в созданную м. Марией умозрительную схему. Ибо та-кое отношение ко греху не рождает отчаянья, не приводит к закапыванию головы в песок. Не бледнеет жизнь от зрения своего несовершенства, напротив в ней открывается то, что называется тайнозрительством. Аскет видит то, что мирской и грешный не видит вовсе.

«К Творцу вселенной, к Миродержцу, к Искупителю всего человеческого рода у такого человека может быть только одна молитва - о себе, о своем спасении, о своем помиловании.» - во-первых, явная оговорка: «Миродержец» - это сатана, Господь - Он - Вседержитель. Аскетизм же как раз отличается тем, что главное его служение это молитвенное стояние за весь мир. Помните как решалась судьба земли перед потопом. Ради Ноя, «мужа праведного» мир был спасен. Помните, как решалась судьба Содома и Гоморры: ради десяти праведников, Господь был готов помиловать эти гнезда разврата. Так и монахи-аскеты, - часто мы и не ведаем от каких бедствий мы спасены их молитвенным заступничеством!

«Он отгораживает человека от вселенной, он делает его духовным скрягой, - и скряжничество это начинает быстро развиваться и расти, потому что человек замечает, что чем больше он приобретает, тем опустошеннее становится его душа. Это происходит от странного закона духовной жизни. В ней все нерастраченное, все хранимое, все не отдаваемое в любви как бы внутренне перерождается, вырождается, сгорает» - Св. Серафим Саровский - скряга! Кто больше!?

«Это, может быть, самое страшное, что стережет человека, и особенно оно страшно, потому что трудно распознаваемо, потому что незаметно подменяет подлинные духовные ценности ложными, потому что требует иногда восстания против неверно понимаемых высших и глубинных ценностей христианства, без которых оно вообще невозможно, - против аскетизма.» - Восстание - это еще впереди! Ради себя, любимого, ради своих мнений и пристрастий мы еще восстанем на самого Христа, но это будет в следующей главе.

Глава 5. ЕВАНГЕЛЬСКИЙ ТИП БЛАГОЧЕСТИЯ.

В самом начале главы м. Мария открывает нам факт евангель-ской святости «внецерковных подвижников». Эта фраза имеет прямые аналогии в нашем сегодняшнем «обновленчестве». Святыми ХХ века они считают католиков Максимилиана Кольбе и Терезу Калькутскую, протестанта Мартина Лютера Кинга (о.А. Борисов «Побелевшие нивы»); некоторые прибавляют к этому списку А. Швейцера и даже индуиста М. Ганди. На очереди, видимо, Диана Спенсер. Подобная вольность в вопросе о святости уже имела неоднократные отклики русских богословов. Однако мысль м. Марии идет дальше. В определенном контексте, о котором речь пойдет ниже(отречение от Христа, отказ от Церковной Евхаристии), м. Мария причисляет к «внецерковным подвижникам» и себя, а так же своих грядущих учеников.

«Евангельский дух... - это жажда охристовления жизни. До известной степени этот термин можно противоположить тому, что часто вкладывается не только в термин оцерковления, но и в термин христианизации.»

«Охристовление опирается на слова: Не я живу, но живет во мне Христос . Образ Божий, икона Христа, которая и есть самая подлинная и настоящая моя сущность, является единственной мерой вещей, единственным путем, данным мне. Каждое движение моей души, каждое отношение к Богу, людям, миру определяется С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ПРИГОДНОСТИ этого явления выразить заключенный во мне образ Божий»

Как же немощный человек собирается определять эту «пригодность»? Только своим разумением, своим человеческим чувством. «Я чувствую, что Христос пошел бы»... так-то и так-то и согласно этому чувству иду туда же. По сути это есть торжество самомнения, торжество Самости, торжество падшего человечества. Это абсолютный духовный анархизм, в котором ребенок вправе поучать наставников лишь на основании «собственного чувства». Это тот путь который породил бесконечное число сект, каждая из которых начиналась по «чувству» ее основателя. Хочется заодно добавить следующий вопрос, неужели написание этой статьи, наполненной революционным нигилизмом, есть часть видения Христова пути? Или Христос учит нас не столь сомнительным вещам?

«Христос дал человеку две заповеди - о любви к Богу и о любви к человеку, - все прочее, даже и заповеди Блаженства, - есть лишь раскрытие двух заповедей, исчерпывающих собой все Христово благовестие» Так подсказывает м. Марии ее «чувство». Во-первых, в двух главных заповедях есть определенная иерархичнось. Первая и главная заповедь «Любовь к Богу», лишь толкуется Спасителем, через другую, равную ей - «любовь к ближнему». Ибо каждый воспитанный иудей, а вопрошающий был таким, знает заповедь любви к Богу, она известна еще с древнейших времен. Равенство заповедей, означает, что через одну исполняется и другая.

Теперь о Блаженствах. Все-таки к кому обращена Нагорная проповедь Христа? Есть ли смысл отмахнуться от нее, как от некоего малозначительного пояснения. Или только любовь кротких, миротворцев, нищих духом, чистых сердцем является достойным приношением Христу?

Далее новое богословское открытие м. Марии. «Логос-Слово-Сын Божий для совершения своего искупительного дела принял человеческое естество и тем самым раз навсегда освятил его и предопределил к обоженью» Оказывается освящение естества человеческого совершается не на Голгофе, а воплощением Бога. Конечно Божественным Промыслом эти события связаны, т. к. Воплощение Бога имело в себе цель и Голгофу, и Спасение, и Пятидесятницу. Но центр Христианского сознания не в рождественском вертепе, а на Гробе Господнем.

«слово Божие, как благовестие, как откровение и научение, также должно было воплотиться в плоть маленьких слов человеческих, которыми люди выражают свои чувства, сомнения, мысли, добродетели и грехи, - и тем самым человеческая речь, являющаяся символом человеческой внутренней жизни, так же была освящена и облагодатствована - а в ней и вся внутренняя жизнь человека» - мягко говоря, смелый вывод. Если не конкретизировать смысл сказанного, т.е. сказать, что имеются ввиду напр. слова Евангелия, то можно согласится с м. Марией. Но в отношении к речи любого, грешного человека, открывает путь к «освящения» ненормативной лексики, и даже богохульства (об этом есть прямое указание - освящены и «грехи»). Через это понятнее становится смысл и предыдущей цитаты. Ясно становится что подобно освящению «речи вообще», м. Мария предполагает, что через Боговоплощение освящается и всякая плоть человеческая. Так возникает античное, языческое преклонение перед плотью, под соусом Евангелия преподносимое м. Марией. Эта та самая плоть которая неустанно соблазняет человека, про которую Христос сказал, что лучше бы отсечь ее, ибо умерщвление плоти не опасно, опасно умерщвление духа.

Далее следует мини-эссе о любви берущей и дающей, в которой тоже полно путаницы, не имеющей прямого отношения к теме. По крайней мере неразумным кажется скрытый призыв к матерям равно любить своих детей и чужих. В этом снова проявляется максимализм м. Марии. Ей все время мало ближних, ей не хватает всемирности. Я лишен радости знать подробности личной жизни м. Марии, но на бытовом уровне любовь «к всемирному» всегда оборачивается либо в небрежение к нуждам своих домашних, а то и вырождается в семейный деспотизм. Я бы настоятельно бы советовал всем матерям крепче и нежнее любить своих детей, а не убегать от них в детские больницы, и заседания всяких попечительских комитетов. Это намного достойнее в глазах Господа Бога.

Без сомнения яркий литературный дар м. Марии раскрывается в последующем описании земной жизни Спасителя. Но нет лишь одного. Не выдерживают критики те параллельные ссылки на предыдущие главы, где, как мы уже разобрали м. Мария не смогла понять недоступного ей благочестия. Она не видит, что все те подвиги самоотрицания и самоотвержения, все те высоты Божественной кротости и смирения, которым она воздает высокую честь и славу, все они присутствуют в этих непонятых ею подвижниках, в этих столпах благочестия, на которых она возвела напраслину.

«Я хотел бы быть отлученным от Христа, чтобы видеть братьев моих спасенными . Это говорил он (ап. Павел), сказавший, что не он живет, а живет в нем Христос. Для него такое отлучение от Христа есть отлучение от жизни не только в преходящем мирском смысле слова, но от вечной и нетленной жизни будущего века.» - сослагательное наклонение у ап. Павла не случайно. Он понимает, что мир и человек устроены Богом не так, как могло бы быть. Наш подвиг не может лишить человека свободы выбора. Даже пожертвовав всем ради сродников по плоти, даже бессмертием и Небесным уделом, я не получу возможности взять их за руку, и насильно ввести их в Царство Божие. Но Павел сожалея о пропащих не встает в оппозицию Богу. Он смиренно принимает то, что его братья гибнут вне благодати и веры во Христа, он принимает усилия ради их спасения, он скорбит о них, но зов крови и плоти не заглушает в нем апостольского служения, которое есть служение Духа. Он ни за какие блага не встанет в оппозицию ко Христу, на что готова пойти ради служения человечеству м. Мария, приводя этот пример в контексте статьи.

«Нищий духом тот, кто полагает душу за други своя, кто в любви отдает этот дух, не скупится на свои духовные богатства.

«Тут речь идет о нестяжании духовном... Нестяжание нас учит не только тому, чтобы мы не искали пользы для своей души, но и тому, чтобы... мы приходили к духовной наготе и душевной опустошенности, чтобы не было у нас ничего самого святого..., чего мы не были бы готовы отдать во имя Христовой любви тем, кто в этом нуждается.»

Нищета духа, с точки зрения м. Марии - есть внутреннее опустошение. Опустошение от жертвенности и доброты От любви у м. Марии остается лишь смертельная усталость и пустота. Мать Мария подходит к духовной сфере с арифметическим примитивизмом. Если отдал любовь людям, то значит где-то в душе любви поубавилось. Но именно здесь действуют другие законы. Все что отдается Богу, отдается «в рост». Возлюбил Христа ради, а любви в душе стало не меньше, а еще больше. Возненавидел и ненависть возросла. Если этого не происходит, мы должны признать, что наши усилия тщетны, что наша жертвенность не угодна Богу, что мы принесли дары не к тому алтарю.

Св. Отцы учат, что нищета духа есть состояние обратное гордости духа, его богатства мнимыми дарами. Таким образом, нищета духа есть смирение и терпение, есть покаянное чувство собственной немощи, а не пустота и окаменелось уставшего от трудов человека.

«Духовное нестяжание есть путь юродства, безумия во Христе,...» - подвиг юродства не есть духовная опустошенность, не есть нестяжание благодетелей( так и от любви в сердце своем отрекись, ведь стяжал, жадоба, добродетель!). Юродство есть высшая форма человеческого смирения перед Богом, есть отказ от горделивого разума ищущего умствований и человеческого признания. Этого у м. Марии нет, а то бы она не писала бы таких опусов.

«...есть блаженство нищих духом, есть предел любви, отдающей свою душу, есть отлучение от Христа во имя братьев своих» - вот и договорились. Надо отлучится от Христа, и будешь совершен. Так открывается Искуситель. Это его главная цель. Это извечный мотив грехопадения. «Путь к обожению есть путь отречения от Бога.» Так искушал змей Еву, - нарушь заповедь Божию, вкуси плода и будешь как Бог, - «обожишься». Теми же, словами, только завернутыми в оболочку интеллигентского героизма во имя мировых страданий, искушена и доброхотливая м. Мария, натура жертвенная, но строптивая.

Что дальше? Отказ от идеи опустошенности! У женщин так бы-вает, что одна мысль опровергает предыдущую. М. Мария при-знает рост от любви, но рост этот окрашивается в сотериологические тона. Иди к униженным, иди к обиженным, - они и есть Христос. Ибо Он по делам будет судить людей, ибо Он сказал, что не оказав помощь им, мы не оказываем помощи Ему. Но не опровергая заповедей любить и помогать людям, которую всегда несла историческая Церковь, следует отметить, что православный взгляд чужд столь деляческого отношения к Богом. Спасение не выкупается добрыми делами. Спасение есть Божий дар, есть добровольное Его деяние, есть акт Божественной милости. Мы можем украситься мириадами добрых дел, даже смертью с молитвой на устах, но не выдержать испытания Суда Божия, ибо от дел не оправдается ни один из людей.

Далее, м. Мария являет свое, героическое понимание евхаристии. В центре ее - Голгофа, с Христом отдающим себя в Жертву людям, и люди, предстоящие, которые есть люди-христы, отдающие себя так же как он за грехи мира. «В этом смысле можно говорить о всем христианстве как о вечно свершаемой внехрамовой литургии. Это значит, что не только в определенном месте, на престоле храма должна нами приноситься бескровная жертва за грехи мира, жертва самоотдающейся любви, - а что весь мир в этом смысле является единым престолом единого храма, что для этой вселенской Евхаристии, подобно хлебу и вину, мы должны приносить наши сердца, чтобы они пресуществлялись в Христову любовь, чтобы он рождался в них, чтобы они становились сердцами Богочеловеческими, и чтобы Он эти наши сердца давал в снедь миру, чтобы он приобщал весь мир этими отданными нами сердцами, и чтобы таким образом мы были с ним едино, чтобы заново не мы жили, но жил в нас Христос, воплотившийся в нашу плоть, вознесший нашу плоть на Голгофский крест, воскресивший ее, отдавший ее как жертву любви за грехи мира, принявший ее от нас, как жертву любви к себе. Тут действительно всячески и во всех Христос.» - М. Мария разрабатывает свой литургический чин. Для нее ни Церковь, ни храм не нужен. Ей не нужны причастие Тела и Крови Христовой. Она сама причащает всех любовью, которая есть «мистическое сердце м. Марии, оно же претворенное в любовь самого Христа, причастие любовью и есть истинное причастие. Частенько я слышал подобные рассуждения от сектантов, для которых, церковь(их, а не Божия) - это мир людей. Смешение святого и грешного, Божественного и человеческого, падшего и чистого, бунт против Церкви под девизом «за други своя». И все это в духе чувственном и мечтательном. Чего еще желать врагу Церкви Божией.

«Милость мира, жертву хваления» - за Евхаристией мы прино-сим то, что есть милость Божия, жертву бескровную. «Твоя ( т.е. Богом данное, по Его милости), от Твоих», от людей Божиих, от Святого Собрания... «за всех» - за всех людей, за чад Божиих, «и за вся», т.е. за все Божие благодеяния в благодарение.

Евхаристия, вопреки представлениям м. Марии не нуждается «в плоти мира как материи таинства», хотя практика ее такова, что мы приносим хлеб и вино. Нужда Господа в человеке намного меньше чем видится м. Марии. Если он из камней может создать Себе детей Авраамовых, если он все сотворил из ничего. Но мы от Бога - «священство по чину Мелхиседекову», каким был и Он Сам. Наше Богообщение должно быть предуготовлено нашим внутренним очищением, ибо Дух Божий - есть Огонь попаляющий все нечистое. Вместо мечтательного «охристовливания» м. Марии, Церковь предлагает реальное Богообщение св. Силуана Афонского и исихастов, чьи подвиги вели к зрению Нетварного Света.

ВЫВОДЫ

В момент написания данного труда м. Мария находилась в падшем состояние, которое называется прелесть. Это происходит под действием своих, зачастую благородных представлений, которые в духе смирения и послушания Церкви Божией могли бы принести много добра людям и самой матушке. Но вне этого подобное рвение уводит человека от Христа, толкает его в бездны гордыни, склоняет к собственному мифотворчеству, порождает осуждение всего вся, что не укладывается в мечтательные порывы воспаленного воображения. Отвергнув руководство Христом, осуществляемое Церковью, человек поступает в руководство искусителем, который наряжается в светлые одежды.

К счастью статья так и не увидела свет. Думается м. Мария преодолела дьявольское искушение напавшее на нее, поняла всю соблазнительность своих умопостроений, всю разрушительность своего пафоса.

Но статья все-таки появилась. Почему Бог попустил появление в свет столь опасного произведения? Статья появилась тогда, когда в определенной части Церкви началось движение, которому было бы отрадно видеть мать Марию в сонме святых. Теперь понятно, что после появления этой статьи о канонизации м. Марии можно забыть. И это справедливо. Это должно быть отрадно самой мечущейся душе матушки. Ибо война унесла десятки миллионов жизней, и великое множество из павших полагали свою жизнь «за други своя», за жен и матерей, за товарищей, за ближних и за дальних. Выделять среди них м. Марию нет особой необходимости, этим мы уничижили бы подвиги многих других людей, а м. Марии это было бы неприятно, ибо она стремилась поставить их интересы выше своих. Склоняя голову перед их подвигом, мы должны совершенно отчетливо понимать, что святость во Христе Боге, это все же нечто иное, что путь святых, путь Церкви Христовой, окрашен совершенно особым светом внутреннего делания, особым предуготовлением к встрече со Христом. Думается , что в нелегкую минуту искушения, м. Мария разуверилась в том, что в Церкви этот путь есть. Тогда и была написана статья о типах благочестия.

В качестве эпиграфа я выбрал слова Тютчева, предупреждающие всех берущихся писать антицерковные статьи. Статья м. Марии отозвалась в наши годы серьезным соблазном для юных, горячих сердец. Но стихотворение заканчивается так, «но нам сочувствие дается, как нам дается благодать». Я глубоко сочувствую и м. Марии, и ее последователям. И молю Бога, чтобы Он милостью своей помог им придти ко спасению.

Источники:

Успенский Л.А. Богословие иконы Православной Церкви.
Мартынов О церковном пении.
Вехи.
митр. Евлогий Путь моей жизни.
А. Лебедев. Духовенство древней Церкви.
Прп. Иоанн. Лествица.
Зеньковский В.В. История русской философии 2 т.
Шмелев И.С. Лето Господне. Богомолье.
Никифоров-Волгин. Дорожный посох.
К. Леонтьев Восток, Россия и Славянство.
свящ. Александр Борисов. Побелевшие нивы.

---

Приложение:

Появление статьи о Марии Скобцевой вызвало ряд писем со стороны либерально настроенных читателей. Здесь я приведу письмо Феофила, который и инициировал саму дискуссию о «типах благочестия». А также мой ответ Феофилу.

Уважаемый Георгий!

На форуме прозвучало здравое предложение отложить споры до момента прекращения войны в Югославии. Поэтому я отложил ответ на вашу статью "Богословие монахини Марии (Скобцовой)», а точнее того, что касается типов благочестия, до лучших времен (поверьте, мне есть что возразить). Но мимо чего не могу пройти, так это против Вашей несправедливости в отношении праведного человека. Вы вылили столько грязи на мать Марию, что я даже не мог понять по началу об одном и том ли человеке мы говорим. Она, по Вашему, и плотский человек, и похожа по духу на Блаватскую, и поклоняется огню, и героическая революционерка, и ненавистница Православия и отец ее есть отец всякой лжи, и т.д. и т.п. Поэтому я решил, что надо восстановить правду и чем скорее, тем лучше для всех. К сожалению, у меня ушло много времени на поиски информации о жизни матери Марии, и, Слава Богу, нашел на прошлой неделе. Но об этом ниже.

Сперва о Вашем творчестве. Не скрою, Вы опять меня огорчили. Я ведь настоятельно просил Вас не бороться с плотью и кровью и помнить об ответственности за свои слова. Вы же, сославшись на некие ужасные обстоятельства (кто-то ссылался на статью м. Марии, предложил почитать ее и, как Вам показалось, осудил другого человека), решили, что можно оставить Великий Пост и обязанности христианина по отношению к ближнему, и начали активную борьбу против матери Марии. Может быть, Вы думали, если мать Мария обличает типы благочестия, то и Вам уже позволительно осуждать конкретную плоть и кровь. Да нет, брат, это разные вещи. Господь обличал фарисейство, книжничество, лицемерие, но никогда не переходил на личности. Вы же взялись скорректировать такую "несправедливость" и решили, что для лучшей аргументации, надо расковырять сучок в чужом глазу.

Почему, спросите, нельзя пользоваться такой аргументацией. Во-первых потому что это не красиво, во-вторых, и это самое главное, Господь не относится так к людям. В первом Псалме есть замечательная строчка: " а путь нечестивых погибнет". Не нечестивый погибнет, а его путь! Нам не дано видеть, что происходит в нечестивом, возможно он уже давно или в сию секунду раскаялся и, возможно, он завтра уже пойдет по водам. Поэтому мы не имеем права судить кого бы то ни было и должны оставить суд Господу Богу, который ведает глубину каждого сердца. К чему Вас еще раз и призываю.

Что же касается м. Марии, то ее грядущая канонизация Константинопольским Патриархатом, достаточно красноречива (в период с 1931 по 1946 год часть РПЦ в Европе, а с ней и приход матери Марии, переходила под юрисдикцию Константинополя).

Теперь вкратце изложу житие матери Марии по книге протоиерея Сергия Гаккеля "Мать Мария", которую при желании можно недорого купить в Крутицком Патриаршем подворье в Москве. (А если Вы, Георгий, проявите желание, я готов выслать экземпляр по адресу, который Вы укажете).

Дед и отец будущей матери Марии были главами города Анапы. В детстве она два раза порывалась уйти в монастырь, но мать не давала ей паспорт. Отец строил храм в Анапе и девочка Лиза пожертвовала свои личные детские сбережения на роспись одной из стен храма. В четырнадцать лет, после смерти отца, семья Лизы переехала в Санкт Петербург, где самым близким другом семьи становится тогдашний обер-прокурор Священного Си-нода К.П. Победоносцев. Он полюбил девочку и она не чаяла души в нем и, когда грянула революция 1905 года, она восприняла ее, как направлен-ную против своего взрослого друга (Победоносцева). В тот период она начинает учебу интерном в Санкт Петербургской Духовной Академии. Посещает и "башню" Вячеслава Иванова, в которой выступали Розанов, Бердяев, Ахматова, Гумелев, Белый и Блок. Последний становится ее другом и однажды советует "бежать от них, умирающих", подразумевая интеллигенцию, переживающую последний акт трагедии разрыва с народом.

В 1914 году Елизавета пишет в дневнике: "Для народа нужен только Христос - я это знаю". И еще она пишет, что "нет сомнения в призвании христианина к социальной работе". В смутное время 1917 года она вступает в партию социал-революционеров и вскоре, в силу своей энергии унаследованной от отца и деда, становится главой города Анапы. Но не для каких-то делишек, на которые Вы намекаете, а для того, что бы "защитить от полного разрушения культурные ценности города, способствовать воз-можно более нормальной жизни граждан и при необходимости отстаивать их от расстрелов, "морских ванн" и пр." большевиками. И надо сказать, что она спасла многих, а то, что она была женщиной играло свою роль.

Далее следуют годы жизни в иммиграции вплоть до самой трагической смерти в концентрационном лагере Равенсбрюк. И этот период жизни м. Марии явился полным воплощением Евангельского пути жизни христианина, пути отвержения себя и жертвенного служения людям. Началом этого пути становится смерть ее двух дочерей и монашеский постриг с именем Мария, осуществленным в 1932 году лично митрополитом Евлогием , ко-торый благословлял все начинания м. Марии.

Здесь надо сделать отступление, поскольку в этой связи Вы, Георгий, начинает подозревать м. Марию в гордыне. По Вашему и по мнению архимандрита Киприана (Керна) традиционное монашество не подразумевает служения в миру, которое взяла на себя мать Мария. Но в начале века в Церкви большое внимание начинает уделяться институту диаконисс и вопросу, как такое служение соотносится с монашеством. В статье "Диакониссы в Православной Церкви" о. Сергий (Троицкий) приходит к выводу, что современное монашество объединяет в себе два пути: монашеский (молитвенный вне мира) и диаконисский (служение в миру). Митрополит Евлогий, конечно, надеялся, что мать Мария со своей энергией возродит традиционное монашество, но она избрала диаконисский путь, путь монашества в миру. И она очень хорошо понимала каким путем идет. Встретив непринятие такого пути традиционными монахами, она твердо отстаивала его, так что митрополит Евлогий смирился с этим и на вопрос м. Марии, неужели она не права, когда они ехали в метро и поезд вдруг выскочил на поверхность в солнечный день, сказал: "Вот Вам и ответ". А тем, кто говорил ей, какое может быть монашество в миру, она отвечала: "А сандалии благовествования?" (в такие сандалии обувают при постриге).

Тогда же она поступает вольнослушательнецей в Сергиевский Богословский институт в Париже, а ее духовным отцом становится отец Сергий Булгаков, с которым, а еще с Н. Бердяевым и другими, они проводят много вечеров в ее приютах. И будьте уверены, свои мысли об типах религиозной жизни мать Мария доводила до о. Сергия Булгакова и, поскольку написала статью, то очевидно, возражений от него не было и уж выводов, к которым пришли Вы, о.Сергий не сделал.

Главным делом ее жизни становится создание приютов (пансионов) для нищих. Причем каждый приют начинает организовываться без наличия всяких средств на это. Мать Мария рассуждает так, если дело угодно Богу, то средства найдутся, и они чудесным образом находились. (Она называла такую ситуацию "хождением по водам", засомневаешься -утонешь ). Для кого же создаются эти приюты. Не все в иммиграции нашли себя, а многие, в т.ч. и дворяне, очень сильно опустились, спивались и становились бездомными бродягами. Для таких мать Мария и начала создавать приюты, где люди смогли бы почувствовать себя дома. Последнее и явилось главной причиной, почему мать Мария не хотела превращать приюты в традиционные монастыри, как настаивали оппоненты. И не мать Мария покинула эти приюты, как Вы пишете, а оппоненты в лице архимандрита Киприана (Керна) и других традиционных монахинь. В каждом приюте помимо общежития и столовой для бездомных создавались храмы, где велось регулярное богослужение. Находкой для одного из приютов стал о. Дмитрий Клепинин, в котором мать Мария нашла единомысленника. Сама она много ездит по Франции, ходит по кантинам и притонам, что бы собрать заблудших и привозит их в свои приюты. Надо сказать, что по началу бродяги принимают ее настороженно, но уже через некоторое время люди начинают оттаивать сердцем и доверяются монахине.

Помимо приютов для бездомных русских иммигрантов, которых было создано более трех, мать Мария ездит по больницам для душевнобольных (многие душевнобольные таковыми не были, они просто не знали французского языка) и туберкулезников и способствует создание бесплатных больниц для русских.. Все что сделано матерью Марией в этот период можно описывать очень долго и кто заинтересуется более подробной информацией, я отсылаю их к книге протоиерея Сергия Гаккеля "Мать Мария", главе "Православное дело".

Началась война, и Франция быстро оказалась под фашистами и начались преследования евреев. Жертвенное служение людям матерью Марией не зависело от национальности страдающих людей и она начала спасать евреев от концентрационных лагерей и спасла многие сотни. И, конечно, оказалась сама , ее сын Юра, о. Дмитрий Клепинин и другие ее служащие в лагере, откуда почти никто не вышел живым. Уже, наверное, нет необходимости писать, как мать Мария вела себя в лагере. Там люди в основном впадали в эгоцентризм, она же продолжала самоотверженно служить другим и те, кто выжил, пишут что остались живыми только благодаря тому, что рядом была русская монахиня.

Последний раз мать Марию видели в Великую Пятницу (!) 31 марта 1945 года, когда ее с другими жертвами увозили в газовую камеру или в крематорий. Через три дня лагерь был освобожден Советской армией.

Вот такой путь жизни русской подвижницы и не знаю, как можно его назвать лжехристианским, горделивым и плотским.

Мать Мария, по свидетельству современников, предчувствовала какой смертью ей предстоит умереть ("конец мой, конец огнепальный"), но какая может быть здесь связь с Вашим огнепоклонством индусов, ума не приложу. Для православного христианина слово "огонь" прежде всего ассоциируется с Духом Святым, с огненными языками, опустившимся на апостолов и Богородицу в день Пятидесятницы, и со словами Спасителя: "Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!" (Лк 12:49).

Господь Вам Судья, Георгий, за Ваши недобрые слова о матери Марии, но для меня более ценно свидетельство ныне здравствующего архиерея РПЦ митрополита Сурожского Антония:

"МАТЬ МАРИЯ СВЯТАЯ НАШИХ ДНЕЙ И ДЛЯ НАШИХ ДНЕЙ, ЖЕНЩИНА С ПЛОТЬЮ И КРОВЬЮ, ПРОПИТАННОЙ ЛЮБОВЬЮ ГОСПОДА, КОТОРАЯ ПРОТИВОСТОЯЛА ЛИЦОМ К ЛИЦУ ПРОБЛЕМАМ НАШЕГО СТОЛЕТЬЯ"

Феофил

---

Дорогой Феофил!

Спасибо за Ваше письмо. Я действительно давно не был в сети, по причине оскудения моих финансовых средств. Интернет в Твери дорог, плачу я из своего кармана, а он у провинциального интеллигента сегодня пуст. Но почтой пользуюсь регулярно. Потому рад Вашему письму.

Вы сокрушаетесь, что даже пост не стал для меня препятствием, чтобы написать мое «разгромное» сочинение. Не вижу в этом большой проблемы. И вот почему. Я всячески указывал, что личность м. Марии не представляет для меня специального интереса. Как и тема благотворительности. Ибо в ней все просто и ясно, - если можешь делать добро людям - делай его! Я тоже что-то в этом вопросе делаю. Но главная моя работа в другом. И не дай Бог мне когда-нибудь заподозрить, что «мой Крест» самый нужный. Вот это было бы не по-христиански. Потому и статья, в которой один вид добродетели явно превозносится над другими, другие же обвиняются в разных тяжких грехах, не могла найти в моей душе положительного отклика. А ведь выступая против многих благочестивых устоев Церкви, критикуемая мной статья, выступала против Церкви самой. Есть критическая масса отрицания, за которой отрицание части уже означает отрицание целого. А время поста - подходящее время для защиты Церкви.

Скажу Вам даже более. Статья м. Марии, будучи написанной по-другому, могла бы стать полезной для Церкви. Ведь в жизни отдельных верующих случаются отдельные отклонения. Но эти отклонения существуют не благодаря тому, что в Церкви что-то не так, а вопреки тому, что в Церкви все правильно. Церковь предоставляет идеальные, с точки зрения нашего мира условия, чтобы человек избавился от своих недостатков, чтобы он построил свою жизнь по заповедям Божиим, чтобы стал Христу добрым послушником и верным сыном. Потому и Церковь, и общая масса верующих - хороши. Настолько хороши, что нет такой высоты человеческого духа, чтобы глядеть на них с высока, с позиции классификаторов их недостатков. Homo ecсlesius, Человек Церковный есть, без сомнения, Человек Спасающийся. При всех его недостатках!

Я смею утверждать, что мой взгляд на Церковь и церковных людей - объективен. Я смею утверждать, что это не столько мое, сколько общецерковное мнение. И с этой точки зрения, любое антицерковное мнение можно рассматривать как а) не принадлежащее Церкви, в) субъективное, связанное с личным опытом, который и привнес «своеобразие», содержащее антицерковность. Более того, смею Вас заверить, что самостоятельных, в широком смысле, людей сравнительно мало. Все мы в той или иной мере учимся у кого-то, симпатизируем чьим-то взглядам, потому бывает не бесполезно поискать «источник» того или иного идейного увлечения автора. Эти простые, не имеющие никакого личного злорадства доводы, заставляли меня искать и находить противные православному духу влияния и ассоциации в статье м. Марии. Ваша реакция мне понятна и даже близка. Когда Вы защищаете м. Марию, Вы защищаете предмет своего поклонения; человека, в адрес которого не может быть сказано ничего дурного, ибо этот человек - свят. Мною движет такое же чувство, я защищаю Церковь, защищаю ВЕСЬ СОНМ Ее святых, Ее мистический опыт. В моих глазах это куда как больше, и куда как важнее. Для меня важнее оправдать Всю Церковь, весь церковный народ, чем одного человека, уста которого, по неосторожности изрекли слова хулы в адрес Церкви, даже если этот человек был украшен добродетелями.

Есть церковная святость и общечеловеческие добродетели. Это не одно и тоже. Человек может быть весьма продвинут в социальных делах, может быть нищелюбив, страннопреимен, заботлив к больным и несчастным. Но при этом может совершенно не понимать сущности церковной жизни, не принимать и отрицать ее. Он может быть известен на весь мир, как Махатма Ганди или Тереза Калькуттская, но никогда не будет православным святым. Так и мы можем от широты сердца сказать кому-нибудь: «святая ты, Клава, женщина». Но это не занесет какую-нибудь многодетную измученною пьяницей-мужем Клаву в наши церковные святцы. Но Господь за терпение и мужество спасет ее. Так и м. Мария, даже спасенная Господом за мужество и самопожертвование, и пребывающая в лике святых «там», не может по определенным причинам быть причислена к лику святых «здесь». И ее статья - одна из таких причин.

Дело в том, что святость в рамках земной жизни несет огромную духовно-образующую нагрузку. Чтения житийной литературы не только было любимым занятием русского благочестивого простолюдина, не только составляло корпус литературы для детей и подростков, но и рекомендовалось монахам и даже членам «высшего общества». Богословские же произведения святых отличались очень высоким уровнем и непререкаемой кафоличностью. Исключение допускалось лишь в некоторых незначительных темах. Однако серьезный богословский промах мог привести к изменению церковного отношения к подвижнику. Такова например судьба Оригена, взрастившего великую Александрийскую школу богословской мысли, и который был осужден 5 Вселенским Собором, лишь за мнение о том, что адские муки грешников носят временный характер.

Святость - это пример во всем. Прежде всего в личной жизни, в ношение Духа Христова. Не может монах даже помыслен быть святым (т.е. автоматически считаться образцом), если не стяжал простого и непременного монашеского качества - послушания. Эти слова, как Вы догадываетесь, могут быть целиком отнесены к м. Марии. И здесь, если мы будем говорить, что дескать настоятель нехорош, то мы нисколько не прибавим святости м. Марии, ибо послушание монашеское безусловно. Да и чем не хорош архим. Киприан (Керн)?

***

Дорогой Феофил! Вы пытаетесь представить, что я выступаю обвинителем м. Марии. Нисколько! Я больше печалуюсь о тех горячих головах, которые изъяли «нехорошую» статью на свет Божий, рекламируют ее в качестве образца «правильных рассуждений», и распространяют среди таких же горячих, но не очень зрелых людей. Я нигде не обмолвился и словом, что м. Мария, «кровь и плоть», судится моим судом. Избави Боже! Но статья, но слово, но путь, который есть «путь нечестивых» - другое дело. Именно это и является целью разговора.

Так получилось, и не я тому виной, что статья м. Марии отражает в определенной форме путь ее жизни. Я понимаю, что человек порой становится жертвой обстоятельств, точнее позволяет себе ею стать. Но на то мы и уготовляем стези Господу через покаяние, чтобы осмыслить себя, чтобы найти свою неправоту. Я был «демократом», для меня это мой грех, моя ошибка, предмет моего раскаяния перед Господом. Я был плохим семьянином, блудным, жестоким - я каюсь, я прошу Бога о прощении. Я был пьяницей, гулякой, эгоистом! Помилуй, Господи, мое окаянство! (Это не абстракция, я перечислял свои грехи!). М. Мария была революционеркой. М. Мария была богоборкой, - это тоже факт, - но ее логические построения сводятся не к покаянию, а к обратному, весьма отвратному заявлению: «Я не виновата! Виновата Церковь! Не вовлекла! Не заметила! Прошла мимо моей пылающей души!» Это ужасно! Но ужас, естественно в словах статьи, в духовном настрое, под каким писалась статья м. Марии. Не в «плоти», т.к. покаяние открыто перед человеком всегда. Но в словах его увы нет.

Теперь коснемся института диаконисс, монашества и современности. Хочется уберечь Вас, Феофил, от увлечения историческими аналогиями. То, что сегодня Церковь сильно отличается от первохристианской, не говорит о том, что она хуже. Скорее наоборот. В Церкви существовали различные формы, ставшие либо жертвами злоупотреблений, либо несколько улучшенные со временем. К первым относятся в первую очередь «харизматические», т.е. связанные с наитием Св. Духа, формы служения. Это - апостолы, пророки и дидаскалы. Была и должность диакониссы. Ее занимала обязательно вдова или девственница, чаще всего преклонного возраста (св. Татьяна - скорее исключение из правил). Диакониса - не священническая должность, не диакон «в юбке». Это и не должность, связанная с современым понятием диакония, т.е. узко социальное служение. Это помощница священника или епископа «по женской части». Они занимались приготовлением женщин к Крещению, следили за порядком на «женской половине храма», исполняли самые разные поручения, в т.ч. связанные с помощью больным и бедным. Диакониссы исчезли в 11 веке, т.к. с развитием женского монашества в женской диаконии отпала необходимость. Окончив краткий экскурс в историю, перейдем к нашей теме.

Попытки наших современников воссоздать древние, но давно утраченные и забытые формы христианской жизни, раз за разом приводят к краху. Достаточно вспомнить ужасные и по формам и содержанию протестантские культы, пытающиеся то театрализованно разыгрывать Пятидесятницу, то объявляющие себя носителями апостольской благодати. Не далеко от них ушли и наши кочетковцы, с их агапами и прочими атрибутами раннехристианских общин. Современная философия знает такой способ описания поведения человека, как и игра. Он предложен Хейзингой. Философ рассматривает как сложные игры все: семью, работу, хобби, свободное время препровождения. Церковь ставит жесткий заслон всяким играм. Нельзя играть в литургию. Нельзя играть в Церковь. Нельзя играть в то, что уже ушло в глубины веков. В агапу, в диаконисс, в апостолов, в богослужение в катакомбах на гробах мучеников - нельзя. Все это не игра. Когда нас загонят в катакомбы, тогда все возобновится вновь. Но ни часом раньше. Жизнь в Боге - это не жизнь в наших мечтаниях, даже если эти мечтания уводят нас в глубь героических христианских веков.

Отдельно мне бы хотелось бы коснуться современного монашества. Фраза «о. Сергий (Троицкий) приходит к выводу, что современное монашество объединяет в себе два пути: монашеский (молитвенный вне мира) и диаконисский (служение в миру)» видится мне не совсем обычной. Я лишен возможности изучить работу о. Сергия, однако сам смысл цитаты говорит дословно следующее: современные монахи - это монахи и еще кто-то. Я согласен с тем, что монашество в наше время несет некоторые несвойственные ему функции. Например - служба на приходах. Это низводит монаха до уровня целибатного духовенства. Подлинное место монаха - монастырь или пустыня. Во-вторых, нет смысла выделять из монашеских попечений социальное служение или диаконию. Диакония не является ни признаком монашества (помогать нуждающимся наш общий долг), ни признаком мирянской жизни. Известны случаи общин милосердия, без пострига, напр. Марфо-Мариинская обитель, но прпмч. Елелизавета имела благоговейное преклонение перед высокими образцами монашества, например перед отцами Зосимовой Смоленской пустыни. Да и принципиально немонашеский, т.е. свободный характер своего общежития никогда она не называла диаконией и особой формой современного монашества.

***

Теперь одна неточность или недопонимание. Говоря, что м. Мария покинула монашеское общежитие я имею ввиду общину Казанской иконы Божией Матери, которая образовалась при слиянии двух «трудных» общин, в одной из которых и состояла м. Мария. При слиянии в большую и дружную Казанскую общину, м. Мария, как одна из «строптивых» монахинь оказалась «за штатом». Вы в свою очередь имеете в виду организацию приютов «Православное Дело», в домовой церкви которой служил некоторое время о. Киприан. Естественно, что монашеское общежитие с его уставом и благотворительная организация - два совершенно разных случая.

К сожалению Вы несколько однобоко представляете отношение митр. Евлогия к м. Марии. Вот более полный его взгляд: «М. Мария, в миру Е.Ю. Скобцева (по первому браку Кузьмина-Караваева), - поэтесса, журналистка, в прошлом член партии социал-революционеров. Необычайная энергия, свободолюбивая широта взглядов, дар инициативы и властность - характерные черты ее натуры. Ни левых политических симпатий, ни демагогической склонности влиять на людей она в монашестве не изжила. Собрания, речи, диспуты, свободное общение с толпой - стихия, в которую она чувствует потребность хоть изредка погружаться, дабы не увянуть душою в суетной и ответственной административной работе по руководству «Православным Делом». М. Мария приняла постриг, чтобы отдаться общественному служению безраздельно. Приняв монашество, она принесла Христу все свои дарования. В числе их - подлинный дар Божий - умение подойти к сбившимся с пути, опустившимся, спившимся людям, не гнушаясь их слабостей и недостатков. Как бы человек не опустился, он этим м. Марию от себя не отталкивает. Она умеет говорить с такими людьми, искренно их жалеет, любит, становится для них своим человеком: она терпит их радостно, без вздохов и укоризны, силится их поднять, но умело, т.е. не подчеркивая уровня, с которого они ниспали... Но в м. Марии, бывшей деятельным членом партии социал-революционеров, все еще бродят старые партийные дрожжи... «Православное Дело», детище м. Марии, оказалось большим делом, отвечающим подлинным нуждам эмиграции.» - Митр Евлогий. «Путь моей жизни» С.484-485.

Дорогой Феофил! Я призываю вас к одному трезвому решению. Социальный подвиг м. Марии и ее сотрудников - это одно! Ее статья, ее отношение к монашеству, ее непростые отношения с Православием это другое. Первое не оправдывает второе. Второе не упраздняет достоинств первого. Если мы сойдемся в этом, это будет справедливо во всех отношениях.

С уважением, Георгий.